О детях Кощеевых - Алёна Дмитриевна Селютина
* * *
Больница Климу не нравилась.
Еще после первого посещения он понял, что это последнее место, куда стоит попадать. Всё здесь было пропитано страданием: застарелым и совсем свежим. И чувствовал он себя тут так, будто его посадили на муравейник. Клим старался держаться, но всё равно периодически морщился, однако всякий раз, как находилось время, неизменно приезжал сюда с Женей. Да и как было с ней не ездить, если она вечно навьючивала на себя с дюжину пакетов и сгибаться под их тяжестью начинала уже на выходе из общежития. Сначала Клим пытался ее вразумить и объяснить, что половины из того, что она возит, ее отцу не нужно. Потом понял: так Женя борется со страхом. Ей, видимо, казалось, что выздоровление отца напрямую связано с тем, сколько сил она положит на заботу о нем. Впрочем, чувствовал себя Савелий Афанасьевич уже и правда куда лучше, из отделения интенсивной терапии его перевели в общую палату и даже пообещали вскоре отпустить.
Сейчас они сидели в столовой, где Женя, проигнорировав недовольный взгляд медсестры, накрыла стол. К празднику она наготовила всего и много, но строго сообразно назначенной ее отцу диете. Климу такое не особо нравилось. Зато Савелий Афанасьевич казался абсолютно счастливым, будто и не числился пациентом этого ужасного места. Он смотрел на них с таким умилением и с такой нежной улыбкой, и было в выражении его лица что-то детское, едва ли не наивное. Клим от этого чувствовал себя виноватым: он понятия не имел, как теперь сказать старику правду. Женя божилась, что расскажет сама, как только отец окрепнет, и, скорее всего, даже в это верила, только вот Клим не верил. Доктор уже предупредил их, что больному нужен полный покой и что любое потрясение может оказаться для него последним.
– Ну что ж вы, – с укором сказал Савелий Афанасьевич, когда они провели у него часа полтора. – Вы идите, отмечайте, а то так весь праздник на меня и потратите…
– Прекрати, папа, – поморщилась Женя. – Я тебя одного не брошу, и так в восемь вечера нас попросят.
– С чего ж это – одного? Я не один, – возразил он. – У меня соседи по палате ух какие подобрались! Смотри, сколько ты нам наготовила. Поедим, поговорим, тебя похвалим, с Петром Иннокентьевичем партейку в шахматы сыграем, а там и на боковую. Что нам, старикам… До полуночи точно терпеть не станем. Подъем тут ранний.
– Пап…
– Давай, Чернавушка, давай. Собирайся, – уверенно кивнул Савелий Афанасьевич. – Ты теперь не об отце, а о муже думай.
И посмотрел на Клима. Тот неопределенно мотнул головой, не желая ни спорить, ни соглашаться. Женя тоже быстро глянула на него. Потом снова на отца.
– Ты уверен?
– Конечно, доченька.
– Но, может, всё-таки…
– Чернава!
– Тогда посуду пойду помою, – то ли расстроенно, то ли растерянно отозвалась Женя и принялась собирать со стола. Клим вроде как принялся ей помогать, но Савелий Афанасьевич его осадил.
– А ты пока со мной посиди, – попросил он.
Женя собрала посуду и ушла к раковине в закутке. Савелий Афанасьевич проводил ее взглядом и, стоило ей удалиться, взял Клима за руку.
– Послушай, – вздохнул он и посмотрел на него едва ли не с мольбой. Климу стало неловко: отец Жени был старше него раза в три, и неприятно было, что теперь он явно считал себя от него зависимым. – Не знаю, говорила ли тебе Чернава. Ее мать и ходила с детьми тяжело, и тяжело рожала. Мучилась, бедняжка, страшно. С первой дочерью два дня кричала и на стенку лезла, едва потом выходили. Повитуха сказала, больше родить не сможет. Она как поняла, что других детей не будет, всю себя в доченьку вложила. Да и я тоже. Избаловали, что уж тут сказать… А потом восемнадцать лет прошло, и опять она у меня затяжелела… С Чернавой еще хуже вышло. Все соки из жены те роды выпили и едва калекой не оставили. Долго потом лежала… И не простила мне этого, и я себе не простил бы, только вот жизни без Чернавы не представляю. И не знаю, как оно правильно должно было быть… Я что хотел сказать. Ты погоди с детьми. Не торопись. Я специально узнавал, в этом мире иначе всё, и рожают тут не так… Но всё же… Чернава больно на жену мою уродилась похожей… Пусть окрепнет. Да и учиться она сильно хочет…
– Не волнуйтесь, – вздохнул Клим. Чувствовал он себя хуже некуда: старика обманывать – разве ж дело. Но и выбора особого не было. – Мы пока не собирались. Пока Женя не скажет…
– Спасибо тебе! – Савелий Афанасьевич обхватил его ладонь второй рукой, и глаза у него заблестели. – Спасибо. Я, может, только благодаря тебе жить и остался. Так за Чернаву сердце болело, а как ты сказал, так я и успокоился, и так захотелось еще посмотреть, как ваша жизнь сложится. Только что ж ты ко мне-то сначала не пришел? Впрочем, дело молодое, да и мир другой, всё тут иначе… А ты Чернавушку-то всё же береги. Это она на людях хорохорится, чтоб кто случайно не удумал, что ее обидеть легко. Всё сама, всё в себе. А на деле ранимее ее я не встречал. Ну да что я тебе рассказываю, ты ж, наверное, и так уже про нее всё понял. А я как отсюда выйду, сразу к деду твоему пойду, надо ж за ваше здоровье выпить…
Клим перевел взгляд на их руки – старческие ладони на его молодой. Пальцы у отца Жени мелко подрагивали.
– О чем с тобой папа говорил? – спросила Женя, когда они с Климом вышли из больницы. – Я ж поняла, что он специально тебя со мной не пустил.
– Просил меня не делать тебе детей до поры до времени, – задумчиво ответил Клим.
Женя как шла, так и остановилась. Мочки ушей заалели из-под шапки. В другое время Клим бы позабавился – столько лет, у иных в это время уж по три, по четыре ребенка, а она до сих пор дитя дитем, – но только в этот раз было как-то не до шуток.
– Клим, прости меня…
– Я тебе хоть слово сказал?
– Я ему расскажу, – в тысячный раз пообещала она. – Он выйдет из больницы, и я расскажу, а потом сразу разведемся…
– Твой отец хочет выпить с моим дедом за нашу с тобой счастливую жизнь, – вздохнул Клим.
Глаза у Жени стали совсем большие.
– То есть уже сейчас надо рассказать, да? – испуганно спросила она и оглянулась на больницу. Губы у нее побелели. Но Клим теперь уже знал, что это от холода, и больше не пугался.
– Деду точно придется рассказать сейчас.
– Что? – недоуменно нахмурилась она.
– Моему деду, говорю, про наш с тобой уговор придется рассказать как можно быстрее. Чтобы он нам подыграл, иначе не выйдет.
– Но Клим…
– Жень, – вздохнул Клим, – сейчас не лучшее время рассказывать твоему отцу правду. Ты и сама это знаешь. Не переживай, всё будет нормально. Он поправится окончательно, тогда и признаемся. Вместе. Ладно?
Она неуверенно кивнула. Потом закрыла глаза руками.
– Так! – рыкнул Клим. – А ну, хватит тут мокроту разводить! Ничего страшного не происходит! Савелий Афанасьевич почти выздоровел! Ну а что нам обманывать его приходится… Иногда «как правильно» и «как лучше» по-разному бывает.
Женя кивнула, всё так же не отнимая ладоней от глаз, и всхлипнула.
Женщины! Ну вот чего она? Он же всё разумно говорит…
– Иди сюда, – вздохнул Клим и обнял ее, привлекая к себе. Та с заминкой,
