Киоко. Милосердие солнца - Юлия Июльская
— Что ты сделал с ребёнком? — крикнула она.
— Я? — И снова невинный взгляд, хлопающие ресницы. — Я и есть ребёнок, Киоко-хэика. — И такой жалобный голос, что хочется верить. Только ками не обманешь — тьма поглотила эту ки без остатка.
— Оставь это тело. Сразись со мной.
— Ох, дитя Миямото, чудовище всей империи, — его голос переменился. — Я пришёл сюда, чтобы всё исправить. Ты. — Он перевёл взгляд в сторону Иоши, но тот был слишком занят попытками остановить людей, не убивая их, чтобы обратить на это внимание. — Сколько раз ты будешь возвращаться из мёртвых?
— Сколько потребуется, чтобы избавить мир от тебя, — натужно сказал Иоши, отталкивая от себя взбешённую женщину, которая, по всей видимости, присоединилась, чтобы помочь защитить своё дитя.
— Этот мир обречён. Вы разве не видите? Я победил. — И он засмеялся громко, надрывно. И смеялся, пока голос вновь не стал голосом мальчика. Детским. И это было ещё более жутко.
Киоко обернулась, ища помощи у Иоши, не понимая, как поступать. Тот уже привязывал руки мужчины к туловищу его же разорванным хаори.
— Норико говорит, что изгнать его из тела не выйдет.
— Никак?
— Бакэнэко могли бы, но точно не она одна.
— Вы меня убьёте? — И снова этот жалобный голосок, полный слёз.
— Давай я это сделаю.
Пока он занимался мужчиной, женщина успела подняться с пола и теперь, услышав его слова, бросилась к мальчику.
— Не смейте! — Она заливалась слезами, её раскрасневшееся лицо перекосило от ярости. — Не смейте приближаться к нему! — она не говорила — рычала в отчаянии, обнимая его, словно могла защитить своим телом.
— Это уже не ваш сын, — Киоко старалась говорить спокойно. — Вы ведь знаете это…
Но женщина не слушала её. Она не сводила глаз с Кусанаги.
— Убирайтесь! Убирайтесь вон!
— Мамочка, они хотят сделать мне больно? — рыдал ребёнок. И в эти мгновения сердце Киоко сжималось, она бы даже поверила, что это он, если бы не…
Тогда она почувствовала то, что не хотела бы чувствовать, что хотела бы не знать. Среди всей мёртвой тьмы, жажды холодной, расчётливой мести она ощутила тонкий, едва уловимый аромат белой розы. Он был там. Мальчик никуда не делся, его ками всё так же оставалась в этой ки. Невинный и несчастный, он был жив, но без надежды на спасение.
Плакал действительно он. Мэзэхиро не притворялся. Сейчас — нет. Он прекрасно контролировал ситуацию, а потому позволил мальчику ненадолго завладеть собственной ки.
— Мне страшно. — Он жался к маме, прятался под руку, прижимался лицом к её животу. Он был настоящим, живым, и она ничего не могла с этим сделать.
— Киоко, ты должна, — услышала она позади голос Иоши. Она знала, что должна, но разве от этого проще? Как она может, когда из глаз катятся слёзы, когда и мальчика уже едва видит? Где в этом добро, где справедливость? Такое исполнение долга требуется? Сколько ещё смертей? Почему должны гибнуть невинные?
— Эйка, беги! — Сзади послышался грохот, Киоко обернулась: мужчина всем весом навалился на Иоши, но тот успел схватить его за руку и перебросить через себя вперёд. Послышался глухой удар и хриплый стон.
Так вот откуда у мальчика эти кудри…
— Каннон, за что? — Киоко устремила взгляд вверх. Она ведь всё знала. Знала и ничего не сказала, ни единого намёка… Знала, что Киоко откажется от этого пути. Впрочем, что ей помешает отказаться сейчас?
— Я не могу, — тихо проговорила она и повернулась к Иоши. — Я не стану.
— Станешь, — твёрдо сказал он. — Этот мальчик — посмотри на него — погибнет, изъеденный тьмой. Сколько он протянет? День? Месяц? Да пусть и год. Но что это будет за год! Год невыносимых страданий? Только представь, что ты сама не владеешь телом, что ты совершаешь ужасные вещи, пока твоя душа противится этому, но не способна победить в войне. И так до тех пор, пока от света внутри ничего не останется, пока жизнь не покинет это ки, пока ками не станет чернее ночи. Он обречён…
— Этот меч, — подняла она Кусанаги, — уничтожает не только тело. Он убивает душу, Иоши.
— Тёмную душу, — поправил он. — Аматэрасу суть свет. Ты убьёшь тело, но освободишь его ками от тьмы. Это не убийство, Киоко. Это милосердие.
Эйка смотрела на них неверяще, вся заплаканная, грязная, растрёпанная, одежды порваны… Мать, готовая защитить дитя любой ценой. Отдать жизнь, если придётся. Киоко чувствовала её боль, горе, отчаяние. Эйка сожгла бы весь остров, чтобы спасти сына. Так долго она его ждала в этом мире…
Мужчина — её дядя, вероятно, — так и остался лежать. В нём ещё теплилась жизнь, но удар оказался сильнее, чем кости могли вынести. Кажется, Иоши сломал ему несколько рёбер, но пока тот дышал. Значит, выживет.
Киоко опустилась на колени и коснулась пола, заставляя нежные цветы пробиться сквозь доски, выше, выше, подняться до пояса мальчишки и распуститься белыми бутонами. Комнату заполнили розы. Единицы, десятки, сотни. А она всё сидела, даря им жизнь, делясь своей силой.
— Это ты, — тихо сказала она. — Видишь, ты сильный. Ты должен справиться, как эти цветы с деревянным полом. Он им не помеха. Между каждыми досками найдётся пространство для нового стебля.
Мальчик перестал жаться к матери, а Эйка смотрела непонимающе. В глазах появилась надежда… Но страх никуда не исчез.
Он наклонился, осторожно коснулся нежного бутона маленькими пальцами, погладил его лепестки, а затем обхватил цветок, сорвал, сжал, сминая бутон, — и лепестки посыпались из его ладони.
Глаза на Киоко поднял уже Мэзэхиро.
— Как трогательно, — улыбнулся он совершенно по-взрослому, что на детском лице смотрелось чужеродно и жутко. — Но неужели ты, чудовище, и правда веришь, что мальчишка мог бы сломить мою волю?
— Я верю, что таким, как ты, не место на земле.
— Так убей меня. — Он медленно пошёл к ней, топча ногами бутоны, впечатывая цветы в доски. — Убей маленького ребёнка, покажи, что ты есть.
Эйка прижимала руки ко рту, пытаясь сдержать слёзы. Потерянная, она никак не могла решить, что делать. То дёргалась за мальчиком, то делала шаг назад. Киоко чувствовала её страх, замешательство и её любовь. Она знала, что с ним что-то не так. С её добрым, чудесным сыном, который внезапно стал словно кем-то иным. Но это были лишь приступы. Такие, как сейчас. В остальное время её сын оставался добрым, милым мальчишкой, каким рос всегда. И потому то, что она видела сейчас, её пугало, озадачивало. Каждый раз, когда приступ проходил, она надеялась, что
