Третий Лад - Родион Создателев
— Как же то… Отец твой грозился. Нет мне теперя спокойствия.
— Отлуп я задал родителю, — раскрыл глаза князь. — Будь покойна, он не сунется боле. Трон возьму — заживём припеваючи.
Красавица лукаво улыбнулась и сызнова пощекотала сокола сухой травинкой.
— Ну… чего ты лыбисся, чего очами стреляешь, — сам расплылся в ехидной улыбке Милосельский-младший. — Пожрала́ моё сердце — ныне пожрать... остальное хошь?
Лукерья Звонкая пощекотала ладыгу князя пальцами ноги. Никита Милосельский заурчал тигрой и коршуном набросился на остывшее тело холопки. Крестьянка обхватила руками голову дроли и расхохоталась. Ну, сейчас князь согреет её: дело известное, тело прелестное...
Ну и вжарил её княже, ох вжарил. Дай, Боже, кажной жене по мужу такому. Рудожёлтое вожделение. Охи-ахи тарарахи. Жадный до жаркого етования жук-стригохвост. Заколол зазнобушку иглой-пикой, младший из князей Милосельских, прямой потомок великого Рориха.
На здоровие, княже задорный...
Возле запертых дверей конюшни проснулся моложавый опричник. Он навострил ухи, тихо рассмеялся и надвинул чёрную шапку на глаза основательнее. Жёлтое небесное светило потихоньку карабкалось выше и выше...
Кто голубушку на сене терзает, а кто порубленное на две половины тело в повозку-рыдван погружает. Преступление приключилось...
И накрывает рыдван бурой рогожей...
Трёх татей прижучили...
И одного ярыгу...
Днём прошёл краткий дождик и слегка прибил пыль на дорогах и закоулках первопрестольного. Как дождь кончился, к Сыскному приказу подкатила повозка-рыдван, накрытая рогожей. А когда наступил вечер-бродяжка, к воротам сего государева учреждения прибыла помпезная колымага главы Сыскного приказа. Княжеские гайдуки, против обычая, остались снаружи и не пошли следом за Василием Юрьевичем.
Боярин прошёл на задний двор и с загадочной физиономией стал рядом с той самой повозкой. К рыдвану подошёл среднего роста ярыга в тёмно-синем кафтане и с полыхающим пла́менником в руке.
— Показывай.
Ярыжник одёрнул рогожу, а потом полностью убрал её с рыдвана. В повозке упокоились четыре трупа. Один из мущин оказался без головы, другой — в двух екземплярах. Оставшаяся парочка была и с головами и целая туловищами, но такая же неживая. Словом — ярыга Амосов и трое воров… вечная память им.
— Где обнаружили? — князь осенил себя знамением.
Ярыга перекрестился следом, а потом ответил:
— За Даниловой слободой возлежали. На тракте, что вдоль Седуни тянется.
— Экое преступление, — юродствовал князь.
— Порешили разбойнички... сердягу Амосова. Только как же они с острога бежали, Василий Юрьевич?
— Опростоволосились мы...
— Сеча была непонятливая. Допустим, убили они Амосова. Он один что ли их захватить понадеялся, дурень безумный? И кто злодеев самих порешил — загадка.
— Молчи, крепко молчи о том... Увози мертвяков в покойницкую. Царствия им небесного... недоумкам.
“У корыта сижу, всё корысти жду. Слава! Аще посижу, аще подожду. Слава! Кому песню поём, тому блин поднесём. Слава! Сбудется, никогда не минуется, ни-ко-гда. Слава! Висит рушни́к на воротах, ой люли-люли-люли. Кто бы не ехал — им втерётся. Тому и на чело такой рушник. Ой-люли-люли-люли. На чело рушник. Крепко спи, крепко спи...”
Спать ложитеся — спокойной вам ноченьки...
На другой день завертелись совсем прелюбопытные делища. Глава Дворцового приказа Глеб Куркин ранним утром встретил на Красном крыльце нежданного гостя — курского воеводу Игнатия Барышникова. Куркин отвёл государева человека в гостевую горенку — отдохнуть с дороги. Воевода от роздыха отказался и первым делом потребовал аудиенции у Царя. К полудню Глеб Ростиславович уладил этот вопрос, и Барышников вошёл в ту самую Палату.
Подойти ближе к Царю, склониться, приложиться, перекреститься, пожелать самодержцу здравия... Высокий ростом Барышников исполнил церемониал и только теперь внимательно оценил положение. Государь сильно состарился. Он сидел за столом в окружении кипы бумаг и двух подьячих в малиновых кафтанах.
— Здравствуй, Игнатий Петрович. Какими судьбами?
— Дурные вести привёз. Прости, Государь.
Кесарь оставил бумагу и со вниманием посмотрел на визитёра.
— Крымский хан премногие бесчинства творит на рубежах наших земель. Нукеры разоряют и жгут твои заставы, многих служилых людей побили, много в полон увели.
— Ох, подлая рожа, Селямет окаянный. С чего он опять вздумал нам пакостить?
— Доподлинно мне неизвестно, — держал ответ Барышников, — но имею мнение: наверняка турецкий султан подстрекает крымского хана. Превеликими корыстями соблазнился — вот и злочинствует.
— Бумагу справил? — строго вопросил кесарь.
— Прости, Государь, не поспел.
— Ну так садись, Игнатий Барышников, твори государеву грамоту, — в раздражении указал рукой на свободный резной стул самодержец, — Ивашка, подсоби ему.
Один из подьячих принялся резво готовить бумагу и писало для курского воеводы. Государь встал со своего стула и в волнении добрёл до Посоха с округлым набалдашником, что пристроился у стены, обитой шёлковой багряной материей. Барышников сел за стол и единым мигом разволновался. Он полез пером в чернильницу.
— Я смочил уж, — подсказал воеводе подьячий Ивашка.
Барышников тяжко вздохнул и с опаской поглазел на Царя.
— А про турецкого султана… калякать? — робким голосом вопросил визитёр, с тревогой наблюдая за тем, как на кончике пера зреет капля...
— Оставь свои домыслы, — отрезал Государь, — пиши по фактумам. Ad rem!
Самодержец перешёл на латинский. Барышников знал его весьма скверно, но живой ум сообразил: писать по делу, без лишней воды.
Государь медленным шагом, опираясь на Посох, подошёл к столу.
— Ивашка, спеши к Куркину. Передай ему мою волю: пущай живо доставит мне Афанасия Шубина. Срочное дело!
Подьячий лисицей выскочил из Царской Палаты. Тучи над больной головой российского Властелина сгущались всё более. Дело в том, что появлению во Дворце следующего нежданного визитёра сопутствовали козни местного значеньица. Наместник Твери Турчин желал самолично доставить кесарю вести о новгородских преступлениях. Но тверской воевода Иван Бахметов, памятую о судьбе предшественника Копытина, суетнул на опережение. Страхуя себя от ненужного розыска, он гонцом заслал на Опричный Двор грамоту о новгородском мятеже. Наместник Дмитрий Турчин узнал о прыти коварного воеводы уже на подъезде к Стольному Граду, в корчме у Черкизовой слободы. Наместник в гневе жахнул кулачиной по столу, опрокинув кувшинец с бражкой. Он желал повышения на государевой службе, засиделся в Твери-граде, на месте постылом. Важные известия о подлых соседях должны были подсобить в таком дельце, но... Вымесок Бахметов подложил жирную свиноматку... Вести окажутся несвежими. Турчин впал в озлобление на строптивого воеводу. И только оказавшись в царёвом Детинце и разговаривая с двумя вельможами (Куркиным и постельничим Поклонским), Турчин сообразил: Царь не знает о грамоте негодяя Бахметова и вообще,
