Киоко. Милосердие солнца - Юлия Июльская
— Никто не может отказать сёгуну?
— Что?
— Что?
— Почему не может?
— Не знаю, а я почему не могу?
— Так можешь. Ты вполне успешно меня сторонишься.
— Я сама к тебе прихожу! — повторила она.
— Приходишь. В основном чтобы покричать на всех.
Ну это было уже наглостью!
— Я не за этим прихожу!
— А зачем? — он приподнял бровь.
Затем, что не могу не приходить.
Затем, что ты — точка, в которой сходятся мысли, и ты — первый, кому хочется всё рассказать. Затем, что ты слушаешь. Затем, что ты всегда принимаешь. Затем, что ты так хорошо целуешься, Ёми бы тебя побрала!
Всё это пронеслось в её голове за какой-то миг, но ответила она только:
— Просто.
— Просто?
— Да, просто прихожу. Просто хочется.
— Норико. — Он повернулся всем телом, усаживаясь к ней лицом. — Что не так?
— Всё так, — не сдавалась она. Но где-то внутри орала на себя: «Скажи, Норико, скажи!»
— Тогда, в Юномачи, я думал, мы…
— Что? Мы думали, это последний день нашей жизни.
— Не говори глупости, этот последний день жизни потом ещё и здесь много раз повторился. — Он, казалось, начинал злиться. Ну хоть какие-то чувства…
— И чем ты недоволен?
— Тем, что мне мало, Норико! — Он наклонился вперёд, от спокойствия на лице ничего не осталось. — Мало тебя. И я уже оставил все надежды догадаться, что сделал не так. Я стараюсь понимать тебя, даю тебе столько времени, сколько нужно. Оставляю за тобой всю свободу, ведь тебе это важно. Каждый раз я боюсь сделать лишний жест или сказать что-то, что ты поймёшь по-своему, потому что ты так любишь всё на свете понимать по-своему! Норико, — выдохнул он, и в этом выдохе было столько чувств, столько боли, что она опешила, потерялась в них, не зная, как реагировать. — Я хочу тот последний день каждый день. И я не знаю, что ещё мне нужно сделать, чтобы ты поняла, как нужна мне.
Она замешкалась, пытаясь сообразить, как ответить, а потом не нашла ничего лучше, чем накричать на него в ответ:
— А как я понять должна, если ты не говорил?!
— Я не говорил?! — Он дёрнулся вперёд, завёл руки ей за спину, и не успела она осознать, что произошло, пряди волос, ничем больше не удерживаемые, тут же полезли в лицо. — А это что? — Он держал ленту у неё перед глазами.
Но Норико уже ступила на эту тропу и не собиралась сдавать свои позиции.
— Цветы, в которых я не разбираюсь?!
— Ты так и не узнала?! — Его глаза ещё больше расширились, и он стал совсем не похож на себя.
— Нет, не узнала!
— А почему не спросила? — Этот вопрос он задал уже спокойнее, даже немного отстранился.
— Да я… Не знаю, если честно. Как-то думала сначала, что всё уже ясно. Ну после того дня…
— И? Что изменилось?
— Я перестала быть уверена, что всё правильно поняла, — призналась она. Их голоса улеглись, успокоились. Дыхание стало ровнее. И в этом новом спокойствии было что-то… Она не знала, как понимать это чувство. Но стало легче говорить. Гораздо легче. Словно, пока они кричали, между ними что-то рухнуло, и теперь не было той преграды, о которую она так боялась разбиться.
— Почему, Норико?
— Не знаю. Ты всегда так спокоен, ходишь такой важный и невозмутимый. А теперь ещё и сёгун.
— Я не стал другим, получив должность военачальника.
— Я понимаю. Не знаю, как объяснить. — Она устало вздохнула и уставилась на свои руки. Смотреть на него сил больше не было.
— Это, — он положил ленту ей на колени, так что она оказалась перед глазами, — моё сердце, отданное тебе.
Она продолжала молча смотреть.
— Я не знаю, что творится в твоих мыслях, Норико, и мне больно от того, сколько в тебе недоверия. Не только ко мне — ко всем. Могу представить, как тяжело с этим жить. Но послушай, тебе не нужно вечно защищаться. Не со мной, я не сделаю тебе больно. — Она чувствовала его пристальный взгляд, но не осмеливалась поднять глаза. — Я думал, ты знаешь, поэтому не понимал, отчего твоё поведение такое двойственное. То льнёшь, то отталкиваешь…
И как же отчаянно ей хотелось верить его словам. Даже страшно от того, насколько остро она почувствовала эту потребность — довериться.
— Я не знаю, как убедить тебя, — продолжил он. — Всё, что я могу дать, — обещания, но ты ведь такому не веришь, да? — Хотэку усмехнулся.
Это заставило её поднять взгляд. В его лице было столько нелепой обречённости…
— Мне хочется тебе верить, — призналась Норико, с огромным трудом вытолкнув из себя эту фразу.
Он посерьёзнел, но молчал, выжидающе глядя.
— Это всё… — замялась она. — Я не знаю, что ещё сказать…
— Что-нибудь о том, что ты сама чувствуешь, например? — вкрадчиво предложил Хотэку.
— Это разве непонятно? — Пришлось опустить глаза, потому что снова стало не по себе.
— Знаешь, я перестал быть уверен, что всё правильно понял.
Норико от такой наглости чуть не задохнулась:
— Моими же словами!
— Но это так. Сначала сама меня целуешь, потом приблизиться не даёшь. Потом снова приходишь. И опять отталкиваешь.
— Не толкала я тебя ни разу!
— Образно, Норико.
Они замолчали. Он смотрел и ждал, она собиралась с мыслями, пытаясь сказать то, что стоило сказать.
Молчание затянулось. Хотэку вздохнул:
— Ладно, тебе не обяза…
— Я не умею, — перебила она. — Я не умею говорить. Я не знаю, что говорить.
— Что… думаешь?
— Я не думаю. То есть… Я не знаю, какие здесь слова будут подходящими. Ничего не будет подходящим. Понимаешь? Может, если бы я разбиралась в дурацких цветах, я бы смогла как-то выразить, но я ничего в них не понимаю. — Она сжала ленту в кулаке.
— Выражай, как умеешь.
— Я никак не умею.
— Как и я. — Он положил руку на её щёку. Норико прикрыла глаза и прижалась к его ладони. — Я просто следую за желаниями и делаю то, что для меня важно. Но ты… Прошу, не бойся меня. От меня не надо бегать и прятаться.
Она открыла глаза. На неё смотрело само тепло, сама нежность.
И Норико решила поверить.
Она подалась вперёд, но у самых его губ остановилась, чтобы шепнуть:
— Я убью тебя, если ты врёшь.
— Я тебе это позволю, — пообещал он и сам поцеловал её. Бережно, осторожно, как в первый раз. И как в первый раз, она разрешила себе отдаться этому, не думать, не бояться. Но в этот раз
