Громов: Хозяин теней 5 - Екатерина Насута
— Тань…
— Но я боюсь не справиться. Даже если бы вдруг…
— Тань!
— Что?
— Я понял. Не майся. В теории пока Тимоха не в себе, а Мишка — не Громов, я главный. И могу таковым остаться. А главе рода стыдно писать с ошибками и кляксами. Ну и в целом быть лохом необразованным.
— Савелий! — она закатила глаза, но потом фыркнула и улыбнулась. — Да, примерно так.
— Вот. Так что не волнуйся, я всё понял. И буду стараться. Честно. Слово даю!
Татьяна склонила голову, показывая, что услышала.
— Но помощь реально нужна, потому что… ну, с математикой у меня нормально всё. Ты ж видишь.
Пока, потому как до косинусов с тангенсами и интегралов — вот помню, что это закорючки, в которых есть смысл, да не помню, какой именно — дожить надо. А делить-умножать я худо-бедно умею. И даже столбиком.
— С географией и историей тоже разберемся.
Память у меня отличная.
— Остаётся что? Слово Божие? Поднатужусь. Латынь? И этот… французский.
— Да. На классическом отделении учат ещё немецкий с английским, древнегречески и старославянский, но это явно не твой вариант. Тебя сразу в реалисты определили.
— Значит, будем работать. Не боись. Как-нибудь прорвёмся…
Главное, никого не пришибить в процессе.
— Школа хорошая. И тебе повезло. Там… там много легче в плане дисциплины. Хотя, говорят, что в нынешнем году руководство сменилось, но всё равно уставом запрещены телесные наказания, да карцер используют крайне редко.
Карцер?
Это она сейчас точно про школу? Вопросительного взгляда Татьяна не заметила.
— И главное, что там учатся наследники многих достойных семейств. И Орловы, и Шуйские, и Скуратовы… а от купечества — Полехановы и даже Демидовы-младшие.
— Вот ты сейчас совсем не обрадовала.
— Почему? — Татьяна опустилась на стул у окна. — Это шанс. Громовы слишком долго были сами по себе. Мы жили на окраинах, гордились тем, что независимы и свободны. А на деле…
— Связи нужны, — закончил я.
— Да. Новые связи с теми, кто впоследствии поможет тебе возродить род.
Дожить бы ещё до тех светлых времён.
— Тань… вот тут проблема.
— Какая?
— Одно дело, если бы я был главой пусть захудалого, но дворянского рода.
По выражению лица вижу, что её не нравится определение. А что? Так оно и есть.
— И совсем другое, когда к этим Полехановым и Орловым сунут какого-то почти дворового мальчишку. Причём не за великие таланты, которые могли бы как-то нивелировать происхождение и воспитание, гениям вообще многое прощается, но потому как его пожалели и фрейлина похлопотала. Как думаешь, насколько нам обрадуются?
— В этой школе запрещены титулы. И в целом ученики равны.
— Ага. Все животные равны. Только некоторые ровнее других. Ладно, не бери в голову. Постараюсь. Я же слово дал. И глядишь, всё будет не так и плохо. Ты лучше расскажи, что у тебя с Николя.
Потому как дальше говорить про учёбу сил моих нет.
— Ничего, наверное.
— Врёшь, — я забираюсь на кровать с ногами. А что, раз уж я тут снова болезный, то можно. Татьяна хмурится, но вздыхает.
— Он… не уверена, что…
— Он рассказывал?
— О том, что с ним произошло? Да.
— А ты?
— Про нас? Нет, конечно!
— Нет, в смысле, что думаешь?
— Думаю, что не мне его судить. И в принципе, кто не совершает ошибок.
— Ему сказала?
— Да. И то, что он делает сейчас, это… это очень важно!
— А он?
— Он обрадовался. Мне так кажется.
Вот почему, как про гимназию и долг, она может часами разглагольствовать? А как о Николя, так буквально по слову вытаскивать надо.
— Кажется? Вы там чай пили. Ну, когда я приехал. И беседовали. И ты смеялась. Вроде всё нормально.
— Мне… мне кажется, что… это, наверное, глупо, и я понимаю, что глупо… но… Одоецкая ему подходит больше.
— Фига се заявки!
— Савелий!
— Реально. С чего вдруг?
— Она целительница. И он целитель. А я не целитель!
— Заметил, — киваю. — Ты — точно не целитель.
— Вот… она из древнего рода.
— Который, думаю, с радостью сплавит её в монастырь. Ну, чтоб на самом деле. Нет, не факт, конечно, но этот её побег… особенно, если вскроется, с кем она была и где. А рано или поздно вскроется.
— Почему?
— Тань. Ну одно дело, если б её с улицы взяли, запихнули в багажник и увезли в тот подвал. Тут бы участники этой затеи точно помалкивали бы. А она ж сама, считай, из дому ушла. Тусила…
— Что?
— Жила, — поправляю. — И общалась с такими же, как сама, мамкиными революционерами. Ты ж слышала. Образ жизни у них там своеобразный. Общество такой не одобряет. А молчать про Одоецкую не станут. Они вряд ли в курсе, куда она уехала.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что тот подвальчик — это дело серьёзное. Оно не для всех. А ребятишки — расходный материал. Кто-то подорвётся на самопальной бомбе, кого-то пристрелят на экспроприации. Или при покушении. Или вон на виселицу угодит. Таким не рассказывают действительно важных вещей.
— Это как-то… подло.
— Как уж есть. Понимаешь, за всем этим стоит один человек, который сплотил вокруг себя группку очень талантливых, но напрочь отбитых типов… хотя… тут тоже не всё так просто.
Татьяна умеет слушать.
А когда слушают, то и мысли мои, которые в голове накопились, излагать проще.
— Смотри, уже двое из тех, кто мог чего-то там знать серьёзного, сдохли, едва начав говорить. Мишка сказал, что это ментальные закладки. Значит, их кто-то поставил.
— Менталист? — предположила
