Громов: Хозяин теней 5 - Екатерина Насута
— Осмотрят, — перебил жандарм. — Уже осматривают. И квартирку. И больничку. И свидетелей опрашивают. Мы его жизнь по минутам разложим.
Только вряд ли чего отыщете.
Алхимик осторожен. А Робертушка — дерьмец. И ни один по-настоящему осторожный человек такому не доверится. А значит что? Значит, ничего-то они не найдут.
— Савелию лучше будет дома, — Татьяна вышла из палаты и прикрыла дверь. — Я позабочусь, чтобы он там и оставался.
Ну… спасибо.
Большое.
Вот точно, нельзя женщинам верить. Сперва сама просит, чтоб за ухажёром проследил, а потом вот типа дома, ещё и проследит.
— Извините, но…
Не верит, что Татьяна сумеет меня удержать? И правильно. Было бы куда идти, я бы пошёл. А я… а мне жаль, что в книжицу не заглянул. Как-то вот сперва убраться спешил. Потом спасал.
Эх.
Хотя там шифр. Но я бы, глядишь, покумекал. Потом. По памяти.
— Я бы тоже предложил молодому человеку остаться, — Николя поднёс кружку к губам и сделал глоток. — Точнее очень просил бы его остаться. Ввиду… прошлых событий… скажем так… если вы правы и девушкам угрожает опасность, то их надо защитить. Жандармы у флигеля, конечно, хорошо, но… и внимание лишнее привлекут, которого вы хотите избежать. И, уж простите, с жандармами давно научились справляться.
Он снова сделал глоток и зажмурился.
Выдохнул.
— А вот создания Савелия — дело иное. Они ведь смогут посторожить, не привлекая внимания?
— Смогут, — я вынужден был согласиться. — Куда они денутся.
Мои тени революционеров очень любят. В гастрономическом плане. И с этим надо бы что-то делать, да… кто виноват, если сами лезут? Вот то-то и оно.
— Отлично, — Николя обрадовался. — Тем паче всегда можно будет сослаться на состояние вашего здоровья, если вдруг кому станет интересно. Ваше ранение было тяжелым. И у него вполне могут проявиться некоторые отдалённые последствия. А мы оборудуем отдельную палату.
И на меня все смотрят.
Нет, можно подумать, если вдруг откажусь, то покивают и разойдутся.
Вздыхаю.
А Карп Евстратович продолжает:
— Для газетчиков пустим слух, что при прорыве обнаружили тела, тайное увеселительное заведение…
— Кстати, — я спохватился. — Там в подземельях реально тела поищите поищите. Где-то ж они должны были мёртвых хоронить. В городе ведь особо негде. И фермы у них нет. Ну, со свиньями.
Николя сразу не понял. Потом побледнел.
— Это… это байки, — сказал он. — Городские.
— Конечно, — поспешил его заверить Карп Евстратович. — Да и сами подумайте, откуда в подземельях свиньи. А вы, Савелий, правы, останки должны были куда-то убирать. В реке ничего-то не всплывало. Кладбища в последнее время тоже все спокойны были, Синод за ними весьма тщательно наблюдает. И далеко трупы не потащишь. Это сложно. Нерационально.
Он задумался.
Потом отряхнулся, сказав:
— Поищем.
А потом перевёл взгляд на меня.
— Что ж, Савелий, надеюсь, ты найдёшь, чем заняться…
— Латынью, чистописанием и арифметикой, — ответила за меня сестрица. — Учёба скоро начинается, а ты категорически не готов!
Да чтоб вас всех…
— Солнце взошло, озарив сиянием опушку леса… — Татьяна остановилась, позволяя мне дописать. Потом вздохнула, покачала головой. — Сав, не дави так на перо. Если сильно давить, то кончики расходятся, и линия получается толстой.
— Да? — я убрал руку. Пальцы от натуги дрожали.
— Да. А ещё кончик царапает бумагу. Но по-моему, у тебя уже лучше получается.
— Думаешь? — я поглядел на тетрадь, потом на сестру. — Льстишь.
Буквы получались кривыми, одни больше, другие меньше. В углу расплылась очередная клякса, причём, понять не могу, откуда она взялась.
Да и в целом вид такой, что самому на это писание смотреть противно.
— Это вопрос привычки и только. Научишься. Но вот про «ер» забывать не надо, и «фита» у тебя донельзя странная.
Третьи сутки пошли.
Чтоб вас… третьи сутки взаперти. Первый день я проспал, причём вот как вернулся в палату после разговора, рухнул в кровать так сразу и провалился в сон. А из него вынырнул ближе к обеду, чтобы этот обед проглотить. И снова провалился.
Потом уже Татьяна сказала, что дар развивается скачкообразно.
И что это сказывается.
И если мне хочется спать, то надо спать. Она же одеяло принесла, толстое и лёгкое, явно не больничное. И подушку.
И треклятые учебники, которые возвышались на подоконнике горой печали.
— Не уверен, что осилю, — я разжал сведённые натуральной судорогой пальцы. — Мне кажется, это что-то из разряда пыток.
— Не только тебе. В свое время я тоже ненавидела чистописание. И каллиграфию. У благородной особы почерк должен быть идеален. Моя гувернантка так считала. И била по пальцам линейкой, если полагала, что я плохо стараюсь.
— Чего⁈ Ты ж… а дед?
— А у деда хватало дел, кроме меня. Да и не должен глава рода заниматься воспитанием детей. Для этого есть гувернантки. И учителя. И в целом…
Она замолчала.
А я как-то… Савку точно не били. И гувернанток у него не было. Да, писать красиво мы не научились, но стоила ли эта каллиграфия мучений? Хотя, сдаётся, мои ещё впереди.
— Тань, а если я в гимназии не приживусь?
Не то, чтобы меня это сильно волновало, скорее уж это будет волновать её.
— Значит, не судьба.
Какая-то она сегодня не такая. Задумчиво-смиренная, что ли.
— Но ты постарайся, Сав. Пожалуйста. Ты… будем честны, ты потенциальный глава рода. А это накладывает обязательства.
— Я?
— Тимофей… если он вернётся, я буду рада, — Татьяна закрыла учебник по русской грамматике и положила его на стопку. — Я очень надеюсь, что однажды он вернётся. И если бы был способ… надёжный способ ему помочь, я бы… я бы на всё пошла. Но способа нет. А он… уже сколько времени прошло, и ему не становится лучше. Хуже тоже, но и лучше нет. И такое состояние, оно ведь может затянуться на годы.
И дальше.
Вслух она этого не скажет, но Тимоха вполне может остаться таким до конца дней своих.
— А Мишка?
— Михаил очень славный. И я рада, что он наш брат.
— А ещё взрослый. И толковый. И порядочный, хотя не уверен, что это плюс для главы рода.
— Савелий! — возмущение в голосе Татьяны было искренним. Почти. И вздохнула она искренне. — Тут
