Громов: Хозяин теней 5 - Екатерина Насута
— Раненые — это хорошо, — я прищуриваюсь, пытаясь смотреть иным взглядом. — И ей нравится в госпитале. И нравится быть занятой.
А занятая женщина куда менее склонна искать приключения, чем незанятая.
— Татьяна не из тех, кто станет сидеть дома, составляя списки приглашённых на очередной ужин… нет, это она тоже сможет, но…
Серая пыль.
Она никуда не делась. Она окружает тело, пусть не коконом, скорее такой вот полупрозрачной оболочкой. И эта оболочка протягивается внутрь, под кожу. А ещё она двигается в такт дыханию. На вдохе расползается, а на выдохе сжимается, уходя под кожу.
— Татьяне сейчас плохо. Мы лишились дома. И близких. И в целом, вся её жизнь переменилась. А потому ей отчаянно нужно дело, если понимаете, о чём я… и это вполне подходит. Она способна видеть тени. И защищаться от них. И знает об этом мире побольше меня. Да, она слабее, как Охотник, но исследования — это ж не про силу.
А я подкину мысль Татьяне про антибиотики.
Про обычные.
И про другие. Если здешняя зараза приспосабливается к кромешной силе, то и антибиотики должны. Их ведь из плесени получали, коль память не обманывает. А плесень вполне может быть кромешной. Ну, это мне кажется, что может.
Тьма откликнулась на зов.
И Призрак выбрался. А Николя замолчал и глянул так, с прищуром.
— Видите их?
— Не то, чтобы полностью… скорее такое вот… колебание воздуха. Знаете, бывает, когда жар и воздух раскаляется… только теперь он слегка такой… тёмный? — это было сказано с сомнением. — Но в целом, если приглядеться… да, пожалуй.
Призрак галопом проскакал по палате, время от времени останавливаясь, чтобы обнюхать стены. При этом он по-кошачьи фыркал, а у порога и головой затряс, заворчал.
— Там защита? — я указал на дверь.
— Да. Михаил Иванович помог.
Ну да, если приглядеться, то видно, что порог светится. И на окнах будто щит. Смотреть на это неприятно и я морщусь, отворачиваюсь.
Что я понимаю в болезнях?
Ну… занозу вытащу, рану перебинтую. Пулю опять же выковырять смогу, был и такой опыт. Но так-то… Тьма на мой молчаливый вопрос оседает на несчастном облаком пыли. Одно поверх другого. И… снова ничего.
Обидно, кажется, от меня тут пользы немного.
А ведь Николя рассчитывал.
— Скажите… а вы не пытались понять, кто составил тот рецепт? Эликсира номер пять?
Тьма проникает глубже. И человеку не совсем это нравится. Движения его глаз ускоряются, ресницы дрожат и Николя делает шаг к постели.
— Погодите, — я выставляю руку, мешая приблизиться. — Ему всё одно не поможешь. Тень пытается понять, что с ним. Изнутри.
— Они способны проникнуть в человека?
— Честно говоря, я и сам не знаю, на что они там способны, но думаю — да. И внутрь, и… Тьма — тварь древняя, и людей она изучала по-всякому. В том числе изнутри. Правда, многое подзабыла.
— Любопытно. И да… в своё время я пытался добиться, чтобы Богдан познакомил меня с тем, кто дал ему рецепт. Я хотел кое-что исправить. Потом… потом, когда начал замечать неладное… в общем, он отказал. Он сильно изменился. Но это видно теперь, спустя время.
Знаю такую штуку.
Живёшь вот, живёшь, кажется, всё обычно и стабильно. И ты такой же, обычный и напрочь стабильный. А потом хлоп и отражение в зеркале вдруг меняется. Седина там. Второй подбородок проступает. Уши оттопыриваются и нос почему-то становится огромным. А потом понимаешь, что не только во внешности дело, что сам ты стал другим.
И те, кто вокруг.
— Когда же всё… закончилось и Богдан погиб, стало поздно. Первые полгода я провёл в монастыре. Там моё состояние пытались стабилизировать. Как-то удерживали разум и… и благодаря монахам я сумел его сохранить. Как и дар. Свет… свет выжег заразу, но гореть больно… и я физически не мог думать ни о чём, кроме этой боли.
Николя замолчал.
А я видел человека глазами Тьмы. Интересно… тело чистое, а вот в голове…
— У него в голове что-то, — сказал я и ткнул в черепушку. — Если повернуть на бок, не окочурится?
— Нет. Давайте я… так вот, потом, когда мне дозволено было покинуть стены, я оказался заперт в госпитале. Условия освобождения сперва были довольно жёсткими. Я даже жил здесь, в одной из палат. Полагаю, Карп Евстратович опасался, что за мной придут.
Или надеялся.
Почему бы и нет. Хороший ведь повод достать тех, кто придёт.
Кожа у человека влажная и какая-то скользкая, как у жабы. А вот пятно становится явнее.
— Здесь, — я нащупываю место. — Тут, если глубже… как бы такое… зерно, а от него в мозги тянутся нити… и что-то там в них делают.
— Позвольте? Вы смотрите. Я попытаюсь нащупать, но если увидите, что оно реагирует на силу, скажите.
Сила Николя полилась тончайшими ручейками, которые медленно просачивались сквозь кожу, попадая в кровь, и я видел, как пробираются они под черепушку. Тварь замерла.
— Тьма может её сожрать, но тут не факт, что успеет до того, как эта погань мозги скрутит.
— Тогда не будем спешить. Я хочу попробовать один манёвр… но мне нужно время. Постараюсь охватить весь объем… и да, кажется, есть. Надо же… — он замолчал на мгновенье. — Повреждения такие… едва заметные… отмирание групп нервных клеток, но… да… нарушение функции железистой…
Ничего не понимаю, но внимательно слушаю.
Умный он человек, а что дури натворил, так бывает.
— К вам никто не пришёл?
— Нет. Хотя… вру… была беседа с отцом Богдана. Тяжёлая весьма. Я рассказал всё, как было. Я ощущал свою вину, хотя он не стал винить. Но от этого не легче. Богдан… он и вправду был моим другом. А его убили.
Зеленая сеть сплеталась вокруг тёмного пятна этаким коконом.
— Я поставил метки, и теперь смогу влить силу, если…
Он не успел договорить.
Я ничего не делал.
Никто ничего не делал. Но эта дрянь в башке вдруг рванула, раскидывая тёмные коренья-отростки, каждый из которых дотянулся до метки Николя и всосал её.
— Что за…
Человек захрипел, запрокидывая голову. Его веки приоткрылись, обнажая налитые кровью белки глаз. Вспухли сосуды по обе стороны шеи, а губы приобрели лиловый оттенок. Тварь же, сожравши силу, поспешно отступила, сматываясь в крохотное зёрнышко. Вот только на каждой такой метке появилось по
