Громов: Хозяин теней 5 - Екатерина Насута

— Давал. Капли. Я один раз попробовала. Так неприятно сделалось. Всё мутное. Муторное. И Птаху почти перестала чувствовать. Она потом очень злилась. Я больше и не применяла. Решила, что лучше потерпеть.

— Капли выкинула?

— Сразу.

— И как Роберт отреагировал?

Татьяна замялась и отвернулась. Я следил за тем, как меняется выражение её лица. Недоверие. Сомнение. Обида. И злость.

Злость — это хорошо.

Очень хорошо.

— Я не сразу ему сказала, — заговорила она снова. — Было неудобно. Он ведь тратил время. Силы. И стоили они немало. А я так… но как-то через несколько дней он сам понял. Спросил, почему я не использую. И пришлось признаваться. Он очень сильно переживал. Тогда я решила, что за меня. Ругал даже. Говорил, что у любого лекарства есть свои особенности. Что надо только привыкнуть. И что я напрасно себя мучаю, что терпеть боль вовсе не обязательно, что без лечения она будет лишь усиливаться.

— А это воспаление… Николай Степанович его убрал?

— Да. Он ещё удивился, почему оно вовсе не прошло. Сказал, что мой организм вполне способен был справиться самостоятельно.

И справился бы, если бы кто-то раз за разом не вмешивался в его работу. А говорят, что целители — добрые самоотверженные люди.

— Знаешь, если бы не Птаха, я, возможно, и послушала бы… но без неё, это как… как без части себя. Ты же понимаешь?

Прекрасно. И тихо радуюсь, что Птаха у неё была. Чуется, дрянь, которую Роберт Татьянке подсунул, не совсем от боли.

— Так, а с женой что? Была она или нет?

— Случайно вышло… не подумай, что я следила за ним.

— И в мыслях не было.

— Прогулки отвлекали. Когда ходишь, оно как-то… легче, что ли? И Тимофею полезно. Он тоже гулять любил. Смотрел всё. Мне даже порой начинало казаться, что он того и гляди узнает… он ведь бывал здесь. Мы в центр выезжали. Не подумай, с Еремеем…

— Не думаю. Правильно делали. Гулять — полезно.

Ещё бы знать об этих прогулках. Хотя… в них ничего ведь дурного нет. Вот Еремей и не докладывал.

— В тот раз мы отправились в ботанический сад. Там очень красиво. И так… спокойно. Тимофею нравилось рисовать. Особенно Викторную оранжерею любил. Я его оставляла, когда он увлекался, то это надолго… честно говоря, я и не знала, что он умеет рисовать так, — Татьяна провела пальцем правой руки по белоснежной ладони левой. — Я и позволила себе прогуляться. Там сад огромный. Я несколько увлеклась. И услышала голос. Я сразу его узнала. Роберт… он был не один.

Это признание далось нелегко.

— Я не подсматривала!

Примерно так же, как я не подслушивал. Но киваю с серьёзным видом.

— Просто… просто получилось, что… эта девушка показалась мне очень бледной. Болезненной тогда. И нервной до крайности. Она говорила что-то. И голос такой… визгливый… Роберт же пытался её успокоить. Потом обнял. Поцеловал.

— А ты?

— А я ушла. Я… мне было неловко.

Это она зря, конечно. Нет бы остаться, послушать, о чём там вообще речь. Но Татьяна у нас для подобного слишком порядочна.

— А как ты узнала, что это его жена?

Теперь щёки сделались не красными — пунцовыми.

— Я… спросила… в следующую нашу встречу он заговорил о том, что испытывает ко мне нежные чувства.

Падла какая.

— А я… я сказала, что это неправильно. Что я видела его в парке с… другой женщиной.

— И тогда он сказал, что это его жена?

— Именно.

— Но на нежные чувства наличие жены не повлияет? — точно падла, а ведь Мишке он сразу не понравился. И хорошо, что братца здесь и сейчас нет, потому что, чую, не удержался бы он.

— Роберт рассказал, что женился весьма рано. Его родители нашли ему невесту. Он не был против. Он с детских лет знал Есению и испытывал к ней глубокую личную симпатию. И первые годы брака были вполне счастливыми. Но потом Есения родила ребенка… неудачно. Он умер. А она повредилась рассудком.

Трагическая и слезливая история. Как раз такая, чтоб растопить нежное женское сердце.

— Ты поверила?

— А какие у меня были причины не верить? Он сказал, что она живёт в фантазиях, где нет горя. Что он не хочет отдавать её в лечебницу, но заботится так, как умеет. К ней приставлена сиделка, которая и следит, чтобы Есения не причинила себе вреда. Что у неё случаются минуты просветления, и тогда он выводит жену гулять. Раньше она очень любила ботанический сад. Ему крайне неловко, потому что он действительно связан… что он испытал симпатию ко мне именно увидев Тимофея. Что я покорила его своей добротой, ведь многие спешат избавиться от безумных родичей. Роберт сказал, что прежде и не помышлял о разводе.

— А познакомился с тобой и помыслил?

— Сказал, что понял, что готов заботиться о Есении до конца дней её, однако он всё же живой человек. Что он хочет семью, детей…

Всего того, чего хотела бы сама Татьяна. И слова ведь правильные. Скажи он, что избавится от сумасшедшей супруги, отправив её куда-нибудь подальше, Танька бы не поняла.

Кстати, почему жена?

Хотя… поцелуй мог быть не родственным. Или он не знал, сколько и чего она видела и слышала. Вот и придумал историю. А что она напрочь выдуманная, в этом я не сомневаюсь.

— И он сказал, что разведётся… — продолжил я вслух.

— Да. Это дело небыстрое. Синод крайне неохотно даёт разрешения. Ещё Роберт просил никому не рассказывать. Всё же люди… не всегда правильно понимают. Роберт боялся осуждения. Сплетен.

Или того, что кто-то решит проверить наличие жены.

— Я попросила время подумать. Не потому, что осуждаю или боюсь. Но… понимаешь, это нехорошо, отбирать у несчастной единственное, что ей осталось — мужа. Как бы я могла обрести счастье на чужом горе? И так… а потом я встретила Николая Степановича… и он… оказалось, что Роберт мне лгал. Что он мог меня вылечить, но не лечил. И он сам куда-то пропал. Я хотела поговорить. Объясниться. Понять, почему так, почему он лгал и лгал ли. Я надеялась, что есть какое-то разумное объяснение. Но Модест Евстафьевич сказал, что он в клинике один. Что Роберт получил какую-то телеграмму из дома и вынужден был отбыть. Как надолго, Модест Евстафьевич не