"Фантастика 2025-65". Компиляция. Книги 1-29 - Виталий Свадьбин
Ответа от Грейс он так и не дождался. Письмо за письмом уходило в пустоту. Поначалу Ланс не волновался. У него дома с ней ничего не могло случиться, наверняка ждала, не дождалась, расстроилась и обиделась. Остынет, сложит дважды два и напишет. Или, может, слишком устает на работе и на письма после историй болезни нет сил. Он придумывал ей оправдание одно за другим – лишь бы не думать, что девочка испугалась, узнав, что его обвиняют в убийстве. Решила не связываться с преступником. Проявила благоразумие. Он гнал эту паскудную мыслишку как мог, но она возвращалась, снова и снова.
Ланс написал Белинде, попросив передать Грейс привет и спросив, как та себя чувствует. В ответном письме эльфийка вовсе не упомянула стажерку. Как не было.
Может быть, с ней что-то случилось и коллеги не хотят его волновать, считая, что и без того забот хватает? Или все-таки Грейс испугалась? Она не могла так поступить – но тогда почему молчит? Он как-то не так повел себя ночью? Но утром она выглядела счастливой. Что-то случилось? Ланс готов был взвыть от этих мыслей, кружащих, словно заезженная грамофонная пластинка. Неудачный из него оказался собеседник для себя самого.
Сменялись дни, сменялись и соседи по камере. Очередной заключенный оказался знакомым – в начале лета Ланс восстановил ему печень, предупредив, что, если мужчина продолжит пить, второй раз целитель может ему и не помочь. Предупреждение пропало втуне – в тюрьме сокамерник оказался, потому что в поисках опохмела залез в винную лавку, откуда, «поправив здоровье», выйти уже не сумел, упав мертвецки пьяным. Там его и повязали поутру.
– А все вы, целители, – ворчал он. – Не можете человека вылечить. Все знают, – воздевал он узловатый палец в потолок, – пьянство – это не порок, это болезнь! А меня, человека больного, – в кутузку? За что, спрашивается? За то, что вылечить не могут?
Его монотонное брюзжание вгрызалось в отупевший без новых впечатлений мозг, раздражая, словно камешек в ботинке, – вроде и невелика помеха, но может довести до исступления. Ланс пытался отвлечься, составляя очередное письмо Грейс. Отвлечься не получалось – он был уверен, что снова не получит ответа.
– И Хельмут, бедолага, на вас жаловался, – продолжал ворчать новый сосед. – Чуть не задушили, напугали несчастного гоблина до икоты, кабы господин Киран его не успокоил, хватила бы кондрашка, а кто был бы виноват? Правда, господин Киран тоже тот еще жук. Я к нему со всем вежеством, дескать, раз уж вы, уважаемый, все равно в участок пришли, так сделайте доброе дело, избавьте меня от зеленого змия. А тот только рожу скривил. – Он помолчал и задумчиво добавил: – Хотя вот Хельмут говорил – хороший человек, и здоровье поправить помог, и подсказал, куда жалобу написать.
Лансу было наплевать и на Хельмута, и на все жалобы в мире, и он намеревался весьма невежливо посоветовать выпивохе заткнуться, но тут отворилась дверь камеры и его вызвали к дознавателю.
У дознавателя его встретил незнакомый оборотень, представившийся его поверенным. И сообщивший, что по данным исследования трупа «господина Хорста» смерть его произошла от естественных причин – тромбоза левой коронарной артерии, что повлекло за собой обширный некроз левого желудочка и разрыв сердечной мышцы. Учитывая общее состояние организма покойного – финал вполне закономерный.
Дознаватель с кислым лицом принес извинения, сообщил, что все обвинения с мэтра Даттона сняты и он может быть свободен.
54
Поезд пришел в Ветряные Мельницы на закате. От станции до дома я могла бы добраться с закрытыми глазами: дорога хожена-перехожена сотни раз. Мы с Верикой, когда та была еще совсем малышкой, продавали ягоды, разложенные по бумажным кулечкам, пристроившись с краю платформы. Нас, детей, не трогали: сколько мы там заработаем, несколько медяков?
От воспоминаний сделалось тепло и одновременно грустно: в детстве любые горести забывались к утру, а сердце никогда не захлестывало такой темной, такой щемящей тоской.
Родительская лавка в это позднее время, конечно, уже закрылась, но в дом можно зайти через вход на заднем дворе, он никогда не запирался. «От кого закрываться? От соседей?» – всегда говорила мама.
Я осторожно повернула ручку: так и есть, открыто. Тихонько, стараясь не шуметь, поднялась по лестнице. Я помнила каждую ступеньку, знала, какая скрипнет, если на нее наступить. Сверху, из кухоньки, доносились голоса. Как обычно в это время, семья собралась на ужин за круглым столом, под уютным абажуром, свисающим на длинном шнуре. Я набрала в грудь побольше воздуха и вышла на свет из полумрака коридора.
Разговор прервался. Папа – о, папуля, как ты сдал за последний год! – уставился на меня, близоруко сощурившись. Но вот мама всплеснула руками, воскликнула: «Грейси!», а Верика – ух, какая она стала большая, скоро меня перерастет! – с визгом повисла у меня на шее.
Они, все трое, обняли меня со всех сторон. Верика и мама за талию, а папа обхватил сразу всех, уместил в свои медвежьи объятия. Я всю дорогу держалась, не проронила ни слезинки, но тут расклеилась, разревелась.
– Что случилось? – всполошилась мама. – Что-то в университете? Мы получили твое письмо, что ты останешься работать до конца лета в клинике, где проходила практику. Твой начальник… Этот, как его… Мэтр Ланселот тебя уволил?
Я закусила губу, качнула головой: то ли нет, то ли да.
– Нет, сама ушла, – призналась я. – У нас… возникли небольшие разногласия.
– Мэтр Сумасброд! – фыркнула сестренка, которая из милой крошки превратилась в колючего подростка.
– Верика! – воскликнула мама.
– Нет, а что? Что я не так сказала? Все эти аристократы одинаковые! Им вожжа под хвост попадет, и все – не знаешь, чего ждать!
Меня усадили за стол, накормили и потребовали рассказа о клинике в маленьком городке со смешным названием, о сложных медицинских случаях и, конечно, о графе, который руководит клиникой.
Я послушно рассказывала обо всем, умолчав, правда, что едва не потеряла ноги: пожалела родителей, и разговор о мэтре Ланселоте тоже обходила стороной. Мама пару раз спросила, а когда я отмолчалась, поглядела странно и перевела беседу на другую тему.
Спать мне постелили в комнате Верики. Комната всегда была нашей общей спальней, но после того, как я уехала, сестренка сделалась ее полновластной владелицей, что тринадцатилетнюю девочку вполне устраивало.
Конечно, ее обрадовал мой приезд, но, снимая с моей старой постели своих тряпичных кукол, зайцев и медведей, она на
