Фантастика 2025-51 - Антон Лагутин
Если увеличить рабочий день на час на ближайшие две недели — и установить для работниц премию.
О, эти расходы…
К счастью, доход мне приносила не только фабрика, да и ремонт в замке хоть и уменьшил фамильное состояние, однако не истощил его. Встречи и переговоры же сильно повлияли на моё личное расписание и распорядок, так что вернуться к просьбе Эллиса я смогла только к равноденствию. Наверное, Лайзо, колдун-гипси и в целом человек суеверный, счёл бы такую ночь вполне подходящей для мистических обрядов…
Или, возможно, наоборот.
Увы, спросить у него совета сейчас я не могла.
Но медлить дальше было бы, пожалуй, глупо. Тем более что в спальне, в шкатулке, ждала своего часа вещь, которая проложила бы для меня надёжную дорогу в Клуб дубовой бочки: розовый бутон из сухого букета в гостиной, который я случайно отломила, задев рукавом, и с позволения леди Уоррингтон забрала с собой. Ей и её подругам мой неожиданный — пусть и только с виду — порыв показался очень милым… Ах, знали бы они, зачем мне бутон!
Наверное, цветы для букета срезали ещё в августе, но даже сейчас плотно сомкнутые пунцовые лепестки благоухали — слабо, но сладостно. Я глубоко вдохнула аромат и вернулась в постель, зажав бутон в кулаке.
Сон пришёл почти мгновенно.
…мой особняк — это крепость.
Нет, мой дом.
Он сияет мягким тёплым светом, сразу весь. Так, словно на него снизошло благословение… но я точно знаю, что дело в другом.
Талисман под крышей — на одном углу, на втором, на третьем, четвёртом… И внизу, в подвале, тоже. Связки трав, отгоняющих зло, на чердаке; невидимые знаки начертаны на стенах; на лестницах — на каждой ступени выписан узор, лаконичный, аккуратный. Если всмотреться, то можно узнать, чья рука его на несла.
Так различаешь среди других почерк человека, который хорошо знаешь.
— Лайзо, — шепчу я, улыбаясь.
Мне казалось, что он бежал в спешке, но нет, нет. Он давно размышлял об этом — и думал, как защитить меня, даже когда уйдёт далеко-далеко, я останусь одна, и некому будет плести ловцы снов…
Спасибо, думаю я. Спасибо.
Пусть любая защита не совершенна и не вечна, однако сейчас мне легко и спокойно. Там, куда лежит мой путь, колдовства Лайзо нет, но оно здесь — и сюда я могу вернуться, зная, что зло не сумеет пройти по моим следам. В руках у меня роза; если согреть её дыханием, то лепестки оживут, если дунуть посильнее — то облетят, закружатся, точно в танце, рассыпятся, выстилая тропинку. От окна — и дальше, по облакам…
Как лунные блики на воде, такие же зыбкие и прекрасные.
Я ступаю на этот путь очень-очень тихо, кутаюсь в туман, в чужие шёпоты, в ожидание холодов и дождей. Иду, стараясь сохранять равновесие — между днём и ночью, между сном и явью.
Так, чтобы меня никто не заметил — если, конечно, есть кому смотреть.
Бромли во сне выглядит совсем иначе, нежели наяву. Дома внизу кажутся очень хрупкими, кровля — как промасленная бумага, кинь спичку — и вспыхнет. Ночная тьма ощущается как дым или густой чёрно-серый туман; она неоднородная, оставляет горький привкус на языке и оседает пятнами на щеках. Снизу, с земли, бьют столбы света, словно шарят по небу длинные руки, упираясь в низкие облака, и сначала кажется, что ловят меня, но затем я различаю хищные вытянутые силуэты, похожие на глубоководных рыб.
Всё это происходит не сейчас, осознаю я вдруг. Оно только грядёт… грядёт.
Дорожка из сияющих розовых лепестков приводит меня к огромному пустому дому со множеством окон. Он очень старый; из подвалов смердит крысами и мертвечиной, крыша просела так, точно вот-вот провалится совсем; в стенах сквозят щели. На дубовых бочках внизу выступает маслянистая чёрная жидкость, остро пахнущая ржавчиной, и я думать даже не хочу, что это может значить.
Мне надо идти дальше.
По скрипучим лестницам, через анфилады комнат… Я легче ветра, тише сумрака — под моими быстрыми шагами даже самые визгливые, древние половицы молчат, а паутина остаётся целой, когда я прохожу насквозь.
Из одной гостиной веет морем и слышен тихий плеск волн.
Древние эльдийские скульптуры в галерее спустились со своих постаментов и теперь кружатся в жутковатом танце, не стесняясь наготы, беззвучно смеются, глядят пустыми глазницами, и белый камень в лунном свете — точно кость.
В подвале слышится причитание на древнеаксонском, и громыхают не то цепи, не то рыцарские латы.
Нужную комнату я нахожу не сразу, да и призраков тут куда больше, чем казалось днём. Некоторые из них меня не замечают, другие церемонно приветствуют, третьи — стыдливо и торопливо ускользают, точно застигнутые за чем-то непристойным… Графа Ллойда я нахожу на том же месте, где оставила его.
Во сне его лицо видно очень чётко, и это красивое лицо немолодого человека, который прожил длинную, однако достойную жизнь. У него глубоко посаженные глаза и горбатый, немного кривой нос, а щёки впалые. Нижняя губа чуть больше верхней, на челюсти шрам, замаскированный аккуратно подстриженной бородкой. Кустистые брови тревожно нахмурены; взгляд сумрачный.
…а ещё тут по всюду кровь, и больше всего — на полу.
— Вы снова здесь, милая леди, — говорит граф, увидев меня. И добавляет мягко: — Я ждал.
Сейчас он выглядит куда более спокойным и разумным, чем днём, словно уже свыкся с новой формой бытия… или, возможно, изменилась я сама.
— Почему вы ждали меня? — спрашиваю мягко, и это кажется очень важным, больше, чем всё остальное, хотя накануне я думала лишь о том, как выполнить просьбу Эллиса. И даже составляла заранее список, о чём должна узнать… О, как наивно всё это смотрится сейчас и отсюда, из сна! — Что вас тревожит?
Атмосфера меняется; появляется вдруг тонкий, еле слышный звон или гул, и с запозданием я понимаю, что звук похож на тот, что бывает сразу после грохота выстрела.
Тишина — и эхо смерти в ней.
— Я мёртв, — говорит граф. И тут же повторяет: — Мёртв, мёртв, мёртв… Вот же досада! Умер!
Он произносит это снова и снова, и одновременно начинает шагать по комнате, двигается кругами, петлями, много и беспорядочно. Днём бы мне стало страшно; теперь же я просто наблюдаю — и жду.
Сердце сжимается.
Мне очень жаль графа Ллойда.
Он ведь и вправду мёртв.
