Фантастика 2025-51 - Антон Лагутин
– О, постараюсь, – ответила я.
Дети под предводительством Паолы так нагулялись днём в парке, на живых примерах изучая ботаническое разнообразие Аксонии, что вечером легли спать, едва закончился ужин. Лайзо тоже возвратился раньше обычного, хотя и задержался с Клодом Перро на пороге, беседуя о преимуществах и недостатках разных моторов; разговор шёл частью на марсо, потому, увы, разобраться в деталях не представлялось возможным.
Я заранее поднялась в спальню, но переодеваться не стала и отослала Юджинию, сказав, что собираюсь сегодня допоздна читать отчёт от мистера Спенсера. За окном догорал закат; тянуло холодом и сыростью от Эйвона. На столе стояла шкатулка, под крышкой которой покоились на бархатной подушке мамины серьги и отцовский перстень, а рядом лежала кружевная салфетка с отпечатком женской руки.
Три вещи, принадлежавшие трём людям, чьи жизни оборвались в одну ночь…
– Вижу, ты уже готова, – произнёс Лайзо, появляясь на пороге.
Дверь спальни была заперта, но когда это могло остановить гипси, к тому же колдуна?
– Не думаю, что к подобному можно подготовиться, – со вздохом призналась я, вскользь касаясь прохладной эмали, и потянула вверх крышку шкатулки. Одновременно в двери щёлкнул замок – ключ провернулся на два оборота. – Но, как сказал бы Клэр, у меня на руках все козыри – глупо медлить с партией… Ты ведь разбудишь меня, если что-то пойдёт не так?
– Обещаю.
…сначала я собиралась сесть в кресло, как в прошлый раз. Но сейчас, взглянув Лайзо в лицо и отметив тот же задумчивый взгляд и странную, обречённую решимость, передумала – и легла на постель, прямо поверх одеял и подушек.
– Сядь ближе, – услышала я свой голос словно со стороны, незнакомый, хрипловатый. – Мне так… мне так спокойнее.
Лайзо обернулся ко мне недоверчиво.
– Кресло придвинуть? Боюсь, тяжеловато будет, да и услышать могут…
– Нет же, – мягко прервала его я. – Прямо сюда. Здесь вполне хватит места и двоим, а я… я хочу держать тебя за руку.
И – похлопала по одеялу рядом с собой.
Кажется, что в первое мгновение он не мог осознать моих слов, а потом зрачки у него вдруг расширились так, что глаза издали стали выглядеть чёрными; на скулах появились едва различимые из-за полумрака пятна румянца.
«Что ж, теперь Лайзо, по крайней мере, думает обо мне, а не о своих нелёгких решениях и грандиозных планах».
От этой мысли я чувствовала странное удовлетворение.
Он действительно сел рядом, хоть и не сразу. От его тела исходил жар, который ощущался даже на расстоянии – смущающий и будоражащий воображение. Чтобы отвлечься от него и настроиться на нужный лад, я аккуратно завернула отцовское кольцо и мамины серьги в злополучную салфетку, стиснула в кулаке – и прижала к груди, над сердцем. Закрыла глаза…
И лишь затем вслепую, осторожно прикоснулась к руке Лайзо.
– Теперь главное – заснуть, – вырвалось у меня легкомысленное признание.
Сердце, которое сперва билось часто-часто, постепенно замедлялось, точно успокаиваясь. Звуки города за открытым окном отдалялись; меркнул свет лампы, пробивающийся даже сквозь сомкнутые веки.
– Нет, – тихо возразил Лайзо, пальцами нежно поглаживая мою ладонь. – Главное – это проснуться.
Я хотела ему ответить, но не успела – провалилась в сон.
И стала Элизабет Тиллер.
Элси.
…дом родителей всегда казался мне очень тихим. Не мирной гаванью и не родным гнёздышком, нет; скорее, то был покой монастырского госпиталя или древней темницы, где обитают давным-давно приговорённые к казни узники. Мать, которая редко выходила из своей комнаты и вздрагивала от любого постороннего звука; отец, терзаемый чудовищными головными болями, а потому избегающий яркого света и громкого шума…
Да, темница или госпиталь; однако там я всегда чувствовала себя в безопасности.
Но не Элси.
Для неё особняк с прочными стенами и надёжной охраной – что ветхая хижина, колеблемая ветром, что блеклый круг света от костра в лесу, полном диких зверей.
Точнее, зверь вокруг бродит один, но страшнее его в целом свете нет.
– Элси, – зовёт он. – Любимая, отзовись. Выйди ко мне. Я больше никогда тебя не обижу.
Он зовёт, и Элси только ниже опускает голову, горбится. Крючок пляшет в пальцах: петля, ещё одна, ещё… Если считать их, то того, снаружи, похожего на Артура, почти не слышно.
…да, да, он только похож, только притворяется; настоящий Артур далеко, он бежал из города, поджав хвост – так сказала Ноэми, уж она-то никогда не врёт.
Бежал без оглядки, испуганный; не вернётся никогда.
И всё же стоит за окошком, стучит в стекло рукоятью плети и зовёт:
– Элси, любимая… Да отзовись ты, тупица! – рявкает вдруг таким знакомым голосом, и крючок выпадает из пальцев, звякает, заваливаясь под кресло.
Страшно.
Элси откладывает кружева – аккуратно, так, чтобы ни одна петля не распустилась. Ненастоящий Артур снаружи колотит кулаком по стеклу и смотрит тем самым тяжёлым взглядом, после которого следует обычно удар в грудь или по животу. Туда, где синяки никто не увидит.
Тум, тум, тум; стекло дребезжит.
Нет там никакого Артура, только ветер злой – непогода нынче.
Звякает колокольчик – пора спускаться к завтраку.
Элси долго кутается в шаль, хотя в доме совсем не холодно; прибирает кружево – славно выходит, как изморозь на окне, как взаправдашний иней. Не-Артур за стеклом исчезает. Он никогда не показывается в присутствии Ноэми или её красивого, ласкового мужа. Наверно, боится их.
Хотела бы Элси быть рядом с ними всегда – хоть кружевной шалью на плечах у подруги, хоть тонкой вышивкой на манжетах у её супруга…
– Стать бы белой кошкой и качать бы колыбель… – напевает Элси, складывая крючки, и бездумно прижимает руки к животу.
Нет, про колыбель думать нельзя. Если ли б только тогда, хоть один раз, Артур бил не так сильно...
Колокольчик звенит второй раз, поторапливает. Элси спускается вниз, стараясь не видеть, не замечать, как следует за ней от окна, по стыку между стеной и потолком, серая тень.
…так страшно; так ненадёжна защита.
Завтракать вместе с Ноэми и её мужем – это не привилегия, а лечение. От страха, от слабости, от дурных мыслей.
Опаздывать нельзя.
Двери прикрыты; через узкую щель доносится островатый запах поджаренного бекона и сливочно-сладкий – каши. Вкусы у супругов разнятся; Ноэми вот обожает острое и солёное – не для леди пища, и её страшный братец не устаёт на это ворчать, если
