Фантастика 20254-131 - Константин Викторович Плешаков

— Так… Стол выносите… Вместе с хиромантией этой… Да не тащите его далеко! Тут, в коридоре, оставьте… Фух.

Выгнав из камеры всех остальных, дядя Борхес глядит наконец на меня.

— Н-да… Ну ты как, Макар Ильич? Доктор говорит, на поправку. И харчи здесь нормальные, я-то знаю… Сам раньше не брезговал иногда причаститься… До свадьбы…

— Расскажите мне… что там снаружи творится, — прошу я, переползая с табуретки на кровать. — Я ж ни хрена не знаю.

— А что рассказывать, — машет гном. — Соль… нету больше ее. Повстанцев еще не поймали.

— Что с Кубиком?

— О-о! Того эльдарша взяла под крыло — вот уж не беспокойся. Она, эта эльфийка — важная птица… Еще и без браслета теперь!

— А другой эльф? Как его… Мотылек?

Я видел Мотю в последний раз во время того самого ритуала. Когда меня стали вязать — потерял из виду.

Борхес отводит глаза:

— Пропал эльф. Точно в воду канул. Да он же, вишь, сталкер. Может, в аномалии скрылся? С ними теперь черт-те что творится.

— Что именно? — жадно интересуюсь я.

— Да вот непонятно. Не зайти туда никому просто так. По всей Кочке! А всех, кто был там — их вышвырнуло! Живьем, да. Но с техникой перекореженной. Вообще всех! И сталкеров, и опричников, и туристов залетных!

«Как „вышвырнуло“⁈» — хочу спросить я, но потом вспоминаю тайфун на торфоразработке и… В общем-то, понимаю как. Как угодно, черт побери! Это же Хтонь.

— И что теперь?

— Ну… что. Работают над этим опричники. А я им говорю: не гневите Хтонь! Делайте, что она велит! Она ведь живая-то была та еще заноза… гхм. В общем, это служебные сведения, ты прости уж, Макар Ильич. Большего не скажу. Но — нос не вешай. Есть для тебя надежда.

Откидываюсь на жесткую спинку кровати.

— Ясно. У меня вот какой вопрос, господин Кляушвиц. Очень важный. Я… кого-то убил? Я имею в виду, помимо Волдырева. Может быть, покалечил? Случайно.

Борхес глубокомысленно кивает:

— Все живы, Макар Ильич. И целы. Ну… кроме иных опричников. А тех подлатали. Однако, боюсь, тут одного факта хватит. Покушения, понимаешь. В совокупности с убийством земского.

Киваю.

— Там пара служивых, кого ты приголубил — они вроде как друзья этого Усольцева, — радует меня гном. — У одного Морозов фамилия. У другого такая… писательская… запамятовал. Морозов как раз по ступенькам съехал, головой книзу. Но живой он, Макар Ильич. Все живые… кроме Сугроба.

— Ясно.

— Борзый какой пацан, — продолжает гном, которого явно колет, что на его территорию вторгся и распоряжается тут молодой опричник. — И я ведь со всем уважением, на ужин позвал… Супруга голубцы приготовила…

— Бросьте, Борхес. Парню тоже непросто. Он должен держать дистанцию, все правильно делает.

Гном фыркает, выдувая последнюю банку кваса.

— Самое для тебя плохое, Макар Ильич, что с Солькой нашей он во вражде… был. Этот Андрей Филиппович. Точнее, сначала они дружили, а потом… рассорились. Обидел он ее. Больше тебе не скажу, да и это было лишнее. Тебе-то теперь к чему знать?

Рассудив так, кхазад неловко, боком покидает камеру.

Напоследок извлекает из кармашка кителя еще кое-что. Вешает на дверь.

— Вот. Супруга просила тебе передать. Мы-то, кхазады, илюватаристы. А тебе, может, к месту будет? Освященная. И это самое… голубцы сейчас получишь тоже. А сигареты решил тебе не нести, больному.

— Курить я точно бросил, господин Кляушвиц.

Гном, тряхнув бородой, исчезает. Железная дверь захлопывается.

На «кормушке» остается висеть, покачиваясь, маленький образок Божьей матери.

* * *

Назавтра все повторяется. Борхес, который, отдуваясь, пьет квас. Стенографистка, стучащая карандашом. Лента, ползущая из полиграфа.

Сосредоточенный хмурый Усольцев, что последовательно задает мне те же вопросы — только под другими углами.

И на третий день тоже.

Потом почти на неделю меня оставляют в покое — бок уже почти не болит.

На восьмой день в камеру снова входит Усольцев в сопровождении Кляушвица.

Стола с полиграфом нет.

Звучит торжественная формулировка — «…дело Государево».

Ну что же, готовлюсь внимать.

— Господин Немцов. Судебное заседание по вашему делу пройдет сегодня — в специальном режиме. Судья — думный дьяк Чародейского приказа Федор Шакловитый. Заседание состоится заочно, по месту пребывания судьи, в городе Ингрия. Вы имеете право записать обращение к суду.

В руках Усольцева — тот самый планшет, камера глядит на меня, как дуло.

— Хотите ли воспользоваться своим правом?

Качаю головой:

— Нет.

Борхес лохматыми седыми бровями подает мне знаки, потом не выдерживает:

— Макар Ильич! Вот я б не отказывался на вашем месте. Попросите… о милости.

Я улыбаюсь обоим:

— Сугроб без моей милости обошелся, господин подполковник. Обойдусь и я без судейской.

Усольцев нарушает тишину:

— Значит — раскаиваетесь в совершенном.

Гляжу на него спокойно:

— Жалею, Андрей Филиппович. Правильно сказать — жалею.

— Почему? — спрашивает меня пацан, морщина на лбу глубокая, деньгу можно вставить — и не упадет. — О чем?

— Об этом, о совершенном. Это же как… поток без конца и края. Сначала одни убивают, потом другие. Я мог бы хотя бы не делать этого… сам. Но я сделал. Судите.

— Но «кто-то же должен запачкать руки», — говорит Усольцев. — Кажется, вы мне так описывали мотив?

— «Доживите до старости с чистыми руками», — в ответ говорю я. — Тоже не идиотская фраза. Оказывается, — и опять не удерживаюсь: — Впрочем, что вам обоим? Господин подполковник — просто сопровождающий… и исполнитель. Вы, Андрей… просто собрали сведения. Для судьи. Удобно, господа. Судья тоже всего лишь трактует законодательный акт — верно? Вот так и оказывается, что у всех руки чистые. Да? Впрочем, вы, Андрей, молодец. Профессионально провели следствие, прошли экзамен. Можете так и передать своему начальству.

Борхес, кажется, был бы рад провалиться ниже параши.

Усольцев лишь смотрит в упор.

Молчит.

— Всем тяжело, Немцов, — наконец отвечает опричник. — Не чай с баранками пьем. Оглашение приговора — завтра.

И оба выходят из камеры.

Я так и не понял, записывал он или нет.

* * *

А утро начинается с тишины. И с темноты.

Паскудная желтая лампа не включается в самое сонное время, и никто не орет на меня, откинув кормушку. Мои часы встали, без них, как Усольцев, я время не умею определять. Но, кажется,