Фантастика 2025-129 - Денис Старый
Марницкий улыбнулся, вольготно, на грани приличия расположился на стуле.
— Заметьте, я проделал достаточно неблизкий путь не для того, чтобы вас арестовывать. Я хотел посмотреть на того человека, кто смог бросить вызов сложившейся обстановке. Не хотите отвечать на предмет того, что вы сделали в Ростове, ответьте тогда на другой вопрос, будьте так любезны. Вы осознаёте, что перешли дорогу очень влиятельным людям в губернии? — говорил полицмейстер, буравя меня взглядом.
Я ещё до конца не понял, что происходит, но заметил такую деталь — Марницкий, видно, тяготится своим положением. Он, скорее всего, вынужден действовать согласно всей той системе, которая выстроилась в Екатеринославской губернии, с её криминальными делишками и административным ресурсом у отъявленных бандитов, но сам не в силах что-либо противопоставить существующим реалиям.
А душа-то просит.
— Прежде чем отвечать на этот вопрос, я задам свой. Вы же не против? — сказал я и, дождавшись кивка, продолжил: — Что бы вы сказали человеку, который сделал то, о чем вы меня спросили, если бы его встретили? Я так понимаю, что бандиты, которые промышляли обманом и кровопролитием и грешили налево да направо, отправлены в ад? Так что для вас истина: справедливость, пусть и такая жестокость, или же законность во всем? Я считаю, что добро должно быть с кулаками!
Мариинский отвечал не сразу. Он всё ещё продолжал буравить меня взглядом, рассматривая и оценивая. Возможно, у полицмейстера случился некоторый когнитивный диссонанс, когда я, этакий щёголь и повеса, общаюсь и веду себя достаточно раскованно, без пиетета и страха, даже самонадеянно тет-а-тет с главным полицейским далеко не самого маленького города Ростова.
— Скажите, господин Шабарин, а коли уж случилось бы так, что того господина, что отправил на Суд Божий самых отъявленных злодеев, попросить сделать то же самое и с другими… — острый взгляд полицмейстера будто физически кололся. — Так что? Этот, безусловно мною уважаемый, господин не откажет в такой услуге?
Это он что, хочет меня в киллеры отрядить?
— Увы, но я не могу говорить за того господина, которого не знаю, как не могу судить о том поступке, на который вы так усердно намекаете. Между тем, не поведаете ли мне суть произошедшего, ежели довелось об этом нам вести разговор? Естественно, разговор предположительный, чистейше умозрительный? — сказал я, стараясь соответствовать взятой манере общения.
Однако можно сколько угодно заниматься словесной эквилибристикой, которую я не очень жалую. А прямого разговора так может и не случиться. Это было бы досадно — но не мне первому выкладывать карты.
А ещё мне не совсем понятен интерес полицмейстера. Чего он хочет добиться чужими руками? Я не исключаю того, что человек, сидящий напротив — не кто иной, как волк в овечьей шкуре. Я убрал его прямого конкурента, Портового, он же, Марницкий, хочет, чтобы я очистил Ростов от криминалитета полностью. Для чего? Чтобы самому стать во главе криминального сообщества?
Хотелось бы ошибаться. Я с превеликим удовольствием узнал бы, что полицмейстер Марницкий, напротив, ратует за то, чтобы в его городе не было криминала. Что он, придя ко мне, вычислив, кто может стоять за теми ликвидациями бандитского элемента, лишь просит о помощи. Как служащий просит, который мучается совестью, для которого честь — не пустой звук.
— Господин Шабарин, Ростов — не такой большой городок, чтобы не узнать, что именно вы находились в городе, когда все произошло. Поймите правильно, но говорить напрямую я не могу, пока не понял, что вы за человек. Посему лишь скажу, что этого выродка, Портового, через которого шла даже частью контрабанда на Кавказ, я хотел собственными руками… Не давали, — сказал Марницкий и замолчал, видимо, ожидая моей реакции.
Слишком он эмоциональный человек. Вот только что говорил о том, что не собирается пока со мной говорить напрямую и откровенно, как тут же выложил, по сути, все, или почти все.
— Не хотите ли вы сказать, господин полицмейстер, что некий бандит занимался контрабандой оружия и оно уходило на кавказскую войну? — я состроил удивлённую мину, стараясь показать, что я крайне возмущён.
— Почем мне знать? Может, и самому Шамилю. Сколь долго уже идет война на Кавказе? Сами горцы пороху не делают. Но куда шло это оружие, выяснить не удалось. Да и не в моих силах это сделать. Контрабандой оружие приходит, а мне же бьют по рукам, чтобы я закрывал на это глаза, — Марницкий встал, сжал кулаки, заиграл желваками. — Так куда ещё пойдёт оружие? Разве же не одолели бы всех непримиримых на Кавказе быстрее, если бы у них не было ружей! Кто их снабжает?
Я смотрел на этого офицера, во всяком случае — человека с истинно офицерской честью и достоинством, и начинал ему верить. Безусловно, можно быть великим актёром, сыграть ту эмоцию, которую я сейчас наблюдал, но хотелось, очень хотелось, верить в то, что передо мной честный человек. Пусть не с кристально чистой репутацией, но не потерянный для общества.
После моего перемещения сюда, в эту эпоху, которая часто в моём воображении героизировалась, как время сплошь честных людей, верных служителей Отечества, я то и дело встречал подонков. Разве Кулагин не подонок, или Молчанов, Жебокрицкий?
Весьма сомнительной личностью мне представляется теперь и губернатор Екатеринославской губернии, господин Фабр, который не находит в себе силы для борьбы с гидрой, что поглотила всю губернию. Впрочем, я почти уверен, что и в других регионах Великой страны хватает лжи, предательства своего же слова, попрания чести. И вот передо мной чиновник, который пытается мне донести, что хочет хоть что-то менять в этой жизни. А я… всё равно не верю.
Человек, наделенный властью, полномочиями, способный решать многие вопросы с преступностью, — он не мог не знать, что творится вокруг…
— Так почему же вы, именно вы, ничего не делаете? Если я правильно понял, то вы многое знали о том человеке, которого называют Портовым. Почему он долгое время жил! — я почувствовал, что меня тоже захлёстывают эмоции. — Я не вижу в вас белоперчаточника, боящегося замараться. Но только кто-то пришел и сделал вашу же работу, избавил мир от подонков. А вы и рады.
Марницкий поник. Из него будто бы вынули стержень. Полицмейстер сел обратно на стул, позволил себе даже сгорбиться, опустил глаза в пол.
— Вы слышали про то, как говорят в народе? Один в поле не воин! Если
