Инженер Петра Великого – 8 - Виктор Гросов
Мои слова были рассчитаны на то, чтобы не дать ему опомниться, апеллируя к профессионализму.
— Вспомните историю, — я чуть приблизился. — Конец прошлого века. Священная Лига. Вся Европа — Вена, Варшава, Венеция — объединилась под знаменем креста, чтобы ударить по вам. И где были ваши тогдашние друзья-французы? Стояли в стороне, ожидая, кто кого одолеет, чтобы заключить выгодный мир с победителем. Они всегда так делают. Используют мощь Порты как таран, чтобы пробивать стены для себя. А когда таран ломается, его просто выбрасывают. Ваша война с Россией — их лучшее вложение денег в ваше будущее поражение на Балканах.
Он напряженно молчал. Нефритовые шарики в его руке застыли. В его голове шла отчаянная работа: он прокручивал события, сопоставлял факты, и мои слова ложились на благодатную почву его собственного недоверия.
— Я предлагаю вам не мир, — я понизил голос, переходя к главному. — Мир — это передышка перед новой войной. Я предлагаю месть. Изощренную, холодную и очень прибыльную. Зачем терять своих лучших воинов под Азовом, когда можно ударить по кошельку тех, кто вас подставил? Я экономический союз против Европы.
На лице визиря не дрогнул ни один мускул, но само напряжение между нами изменилось. Враждебность уступила место предельному вниманию.
Меня понесло. Мысль, родившаяся спонтанно, несла меня.
— Посмотрите, — я присел и под свет факела своего толмача веткой на земле обозначил карту восточной Европы и Азии. Как мог. — Вы контролируете южные пути в Персию и Индию. Я, раздавив бунт на Дону, контролирую северный, волжский путь. Сейчас европейцы гоняют свои корабли вокруг Африки, чтобы привезти шелк и пряности, а потом втридорога продать их и вам, и нам. Мы можем это прекратить.
И я изложил ему свою мысль.
Это было безумное, неслыханное предложение, идущее вразрез со всей вековой политикой и России и Османской империи. Надеюсь, Государь не прибьет меня за это.
Но мысль была чертовски логичной и, главное, бьющее в самую суть этого человека — в его прагматичный разум. Он пришел сюда вернуть себе честь на поле боя. Я же предложил ему вернуть ее на мировом рынке, унизив врага сильнее любого ятагана.
Долгое молчание визиря, перебиравшего в уме мои слова, казалось, сгустило ночную прохладу вокруг нас. Слишком опытный игрок, чтобы сразу поверить в соблазнительные речи. Он взвешивал предложение: гениальное, если правда; смертельная ловушка, если ложь. В его глазах читался глубокий цинизм человека, привыкшего к тому, что в большой политике союзник от врага отличается лишь степенью вероломства.
— Красивые слова, генерал, — наконец произнес он. — Ты рисуешь передо мной сады Семирамиды, но я стою на выжженной земле. Твои речи сладки, однако в Стамбуле мой повелитель, Падишах, ждет от меня победы. Мои враги при дворе уже точат кинжалы, шепча ему, что я опозорю знамя Пророка. А после неудачи предыдущего Визиря на Пруте… Я не могу принести ему сказку вместо голов неверных. Мне нужны доказательства. Неопровержимые. Такие, что я смогу бросить на ковер перед всем Диваном и заставить замолчать даже самых громких крикунов.
И ведь он был прав. Чтобы убедить султана, визирю требовалось нечто большее, чем мои расчеты, — ему нужно было политическое оружие. И оно у меня было.
— Доказательства есть, ваше превосходительство, — сказал я, доставая из-за пазухи туго свернутый и запечатанный воском кожаный сверток. Не думал, что это пригодится, ведь я рассчитывал запугать его. — Но это… кхм… как бы выразится… это яд, который отравит ваших европейских друзей и заставит их грызть друг другу глотки. Используя его, вы отрежете себе путь назад.
Я протянул ему сверток. Он не взял его сразу. Его взгляд буравил меня, пытаясь проникнуть в самую суть замысла. Наконец, он медленно протянул руку. Пальцы, привыкшие к эфесу сабли, с непривычной осторожностью приняли пакет.
Сверток в его руках был результатом адской аналитической работы. В памяти всплыли несколько ночей в Азове: хаос из донесений, обрывков приказов, черновых расчетов и личных дневников, из которых я, как мозаику, складывал единую картину, выверяя каждую цифру и дату. Дюпре, которого я тогда «колол», постепенно разговорился, увлекшись восстановлением собственной гениальной, пусть и подлой, комбинации. Именно он дал нам ключ к ответам.
Разломив печать, визирь присел на замшелый валун и начал читать при свете фонаря, который держал телохранитель. Хмурая сосредоточенность на его лице сменилась недоумением, а затем и яростью. Внутри — ничего лишнего. Только факты, от которых невозможно отмахнуться.
Копии финансовых ведомостей, заверенные подписью французского интенданта, доказывали: агенты короля Людовика щедро платили молдавским и валашским господарям. За вовремя не подведенный фураж, за «случайно» сгоревшие склады, за проводников, которые «заблудились» и завели в болота целые отряды турецкой конницы. Все то, что на Пруте списывали на неразбериху, оказалось четко спланированной и хорошо оплаченной диверсией. Иноземцы знатно порезвились по обе стороны.
Рядом — выдержки из личных писем Дюпре, где французский инженер с циничным остроумием описывал своему парижскому покровителю «маленькую победоносную войну», в которую они втягивают «напыщенных индюков-османов». В них явно просматривалась мысль о том, как столкновение двух «восточных варваров» позволит Франции без единого выстрела ослабить и Россию, и Порту, расчистив себе дорогу на Балканах. Прутская битва, которую турки считали своей победой, в этих письмах представала лишь актом в грандиозном спектакле, поставленном в Версале. И судя потому, как внимательно читал Визирь, он знает либо французский, либо русский — переводы были прикреплены к документам.
— Собаки… — прошипел визирь.
Он с силой сжал кулак, и пергамент захрустел в его руке. Однако он еще не был сломлен. Подняв на меня тяжелый взгляд, он задал каверзный вопрос:
— Ты говоришь, они лгали нам о силе твоей армии. Но ты сам, генерал, применил на Пруте оружие, которого никто не ждал. Как мне удостовериться, что эти бумаги — не твоя собственная хитрость, чтобы поссорить нас с франками?
Проверка. Последний рубеж его недоверия.
— Ты сам знаешь, что это правда, — ответил я, пожимая плечами. — Мне нет смысла врать, ты ведь сам видел как австрийцы и французы вдруг забыли о том, что воюют друг с другом и
