Инженер Петра Великого – 8 - Виктор Гросов
Но выбор мне не дали. Все решилось на следующий день.
В город, шатаясь в седле, въехал всадник. На нем — потрепанная, но безошибочно узнаваемая форма гонца. Прорвался. Доскакал. Его привели ко мне. Он, еле стоя на ногах, протянул мне запечатанный сургучом пакет.
Внутри оказался один лист, исписанный знакомым, нетерпеливым почерком Петра.
«Генерал-майору Смирнову. Оставить все дела. Немедля явиться в мою ставку. Петр».
На мгновение я задумался, прокручивая варианты. Нарочитая нейтральность приказа смущала. Ловушка? Шанс? Он знает всё? Или не знает ничего?
Что ж, будем смотреть по обстоятельствам. Пока нет данных. Отдавая последние распоряжения, я действовал словно на автомате. Благо Федотов уже собрал «Катрину». Мне есть, что показать суровому императору. Орлов и Дубов поставили перед фактом — едут на «Бурлаках», сопровождают до ставки. Я даже не спорил.
Поднявшись в гондолу, я окинул взглядом «Катрину». Уродливая химера — залатанная, сшитая на живую нитку, зато готовая к полету. Запущенный Федотовым двигатель задышал.
— Отдать швартовы!
«Катрина» дрогнула; один из узлов крепления натужно скрипнул, заставив меня вцепиться в поручень. Аппарат медленно, почти нехотя, оторвался от земли. Внизу Азов с его кипящими верфями и строгими бастионами стал уменьшаться, превращаясь в игрушечную крепость на берегу синего моря.
Курс — на запад, навстречу движущейся армаде. Доказывать царю-батюшке, что он вот-вот утопит в крови собственную победу. Гениальная идея, Петр Алексеевич. Просто гениальная. В лучшем случае — Сибирь, в худшем — кол. И все же, черт возьми, я был прав! Система-то заработала! Внизу она жила, дышала, строила. И если его имперская гордыня и самолюбие окажутся сильнее здравого смысла, тогда все псу под хвост.
В кожаном планшете у меня на боку лежала эдакая стопка оправданий. Там лежала новая модель России. Гибкой, многоукладной, где вольный казак-старовер мог быть так же полезен казне, как и педантичный полковник-бюрократ. Да, наобещал я казакам много, но тут по-другому нельзя было. Теперь надо пережить буру Государя и попробовать уломать его подтвердить мои договоренности с Зиминым и Нестеровым. Получится ли? Уломать самого непредсказуемого правителя России? Задачка с несколькими звездочками.
Под нами расстилалась бескрайняя степь. «Катрина» набрала высоту, ее бок задрожал от порыва ветра. «Бурлаки» сопровождали нас внизу.
Я летел навстречу судьбе — на эшафот или к триумфу.
Глава 18
После кровавой суматохи Черкасска и лихорадочной стройки в Азове дорога до государевой ставки под Перекопом обернулась нервным затишьем. Эта медленная, почти сонная поездка выматывала. Сидя в плетеном кресле гондолы «Катрины» и глядя на уползающую внизу выжженную степь, я гонял в голове одну и ту же мысль, стучавшую в висках, словно неотрегулированный клапан: я победил — и я влип. Причем влип не слабо.
Подавить бунт — это одно. На это у меня, как у генерал-майора, полномочия имелись, и государь сам же их мне вручил, сопроводив весьма туманным «действуй по усмотрению». А вот то, как я это сделал, — совсем другое. Я разгромил мятежников и (именно здесьзасада) провел полномасштабную политическую реформу целого края. «Донское Уложение», состряпанное на коленке, договоры с Зиминым и Некрасовым, гарантии веротерпимости, раздача захваченной казны — все это выходило за рамки моих полномочий. Это было прямое вторжение на территорию самого императора. Подобными вещами здесь мог заниматься разве что Меншиков, да и то с оглядкой на волю государя. А я, выскочка-барон, взял и перекроил жизнь целого Войска, не спросив ничьего дозволения.
В моей системе координат все логично: проблема — анализ — оптимальное решение. Бунт зрел на почве беззакония и нищеты? Значит, нужно дать закон и работу. Казаки ценят волю? Прекрасно, вот вам экономическая воля, закрепленная договором. Я действовал как инженер, устраняющий системный сбой. Однако в системе координат Петра Великого мои действия могли выглядеть совсем иначе. Как самоуправство. Как создание собственной вотчины на южных рубежах. Как опасный прецедент, когда каждый генерал начнет кроить губернии по своему разумению. Да и «шептунов», которые наговорят на меня у Государя хватало. Впереди меня ждал суд, исход которого был совершенно непредсказуем. На одной чаше весов лежал орден (или чем мне могли бы отплатить за решение проблемы), на другой — топор палача. И с каждой верстой до государевой ставки становилось яснее: вторая чаша ничуть не легче первой. Именно поэтому я торопился, подгоняя и себя, и людей. Каждый час промедления казался мне часом, который Меншиков проводит у уха императора, нашептывая яд.
Наша колонна двигалась почти без передышки. В сером небе упрямо плыл пузатый бок «Катрины», а внизу, на земле, два «Бурлака» методично месили грязь широкими резиноидными колесами. Вечером второго дня, когда мы остановились лишь для быстрой дозаправки машин водой, ко мне в гондолу поднялись Орлов с Глебовым. Оба выглядели измотанными до предела.
— Петр Алексеич, дай людям дух перевести! — пробасил Орлов, тяжело опускаясь на скамью. — Вторые сутки на ногах, механики за рычагами засыпают. Загоним и себя, и машины. Государь поймет…
— Не поймет! — резко оборвал его я. — Пока мы тут прохлаждаемся, в ставке уже небось решили, что я на Дону собственное царство строю. Каждый упущенный час — это еще одна ложь, которую успеют вложить государю в уши.
— Люди на пределе, — тихо произнес Глебов. — Еще один такой переход — и они начнут валиться. Измотанный отряд — небоеспособный отряд. Приказ был «явиться», а не «приползти».
Я хотел было возразить, но осекся, бросив взгляд вниз. У костра, уронив голову на колени, клевал носом молодой механик, один из лучших учеников Нартова. Рядом с ним его товарищ пытался есть, но ложка застывала на полпути ко рту. Они были выжаты досуха. В своем стремлении опередить интриги я упустил из виду главное. Проклятье.
— Твоя правда, капитан, — выдохнул я, потирая виски. — Черт с ними, с интриганами. Распорядитесь. Ночлег здесь. На рассвете — подъем.
Они ушли. Оставшись один и злился на собственную горячку. Всегда требовал от других холодного расчета, а сам, поддавшись какой-то нервозности, едва не загнал лучших людей. И боялся я не столько за свою голову, сколько за дело. Боялся, что Петр, не вникнув в суть, одним росчерком пера отменит все мои донские начинания и кровь, пролитая в Черкасске, окажется напрасной. Что хрупкий мир развалится, а мои заводы и проекты,
