Инженер Петра Великого 7 - Виктор Гросов

— Ваше величество, дозвольте. Пленного привели. Янычарский ага, раненый. В последней вылазке взяли.

Петр махнул рукой, разрешая. Государь в последнее время лично допрашивал пленных.

В шатер ввели кряжистого, седоусого янычара. Несмотря на кровь, пропитавшую повязку на плече, он держался прямо и смотрел на русского царя с холодным презрением. Устало окинув его взглядом, Петр понял, что допросы давно превратились в бессмысленную рутину. Однако жажда любой, самой ничтожной вести из внешнего мира пересилила. Он пошел на провокацию.

— Что, ага, молчишь? — голос Петра прозвучал нарочито насмешливо. — Верно, стыдно говорить. Дошли до меня слухи, что ваши храбрые воины под Азовом боятся нос высунуть перед горсткой моих инженеров. Не воины, а бабы в гареме.

Янычар вздрогнул. Его глаза сузились, желваки заходили на скулах. Оскорбление было рассчитано на турка, так как понимал их мышление Петр.

— Твои инженеры — шайтаны! — прорычал он, выплевывая слова. — Они не воюют, как мужчины, а колдуют, как нечестивцы!

Петр внутренне напрягся. Получилось.

— Неужто так сильна их магия, что и стены Азова не устояли? — подлил он масла в огонь.

В гневе, желая уязвить Петра в ответ, янычар взорвался, уже не выбирая выражений.

— Они сожгли Азак небесным огнем! Этот ифрит, этот Смирнов, разверз врата ада! Но его колдовство вам здесь не поможет! Здесь вас всех ждет собачья смерть под нашими ятаганами!

Он выкрикивал это не для того, чтобы донести информацию, а чтобы швырнуть ее в лицо врагу как проклятие, эдакое доказательство того, что русские — нечестивцы, чья победа не от Бога, а от дьявола. Сквозь ярость и оскорбления Петр вычленил главное. Азов пал. И пал из-за Смирнова. Подтверждение, вырванное из глотки врага.

С каждой фразой турка маска ледяной усталости на лице императора медленно таяла. В его темных глазах разгорался огонь: сперва недоверие, следом изумление и, наконец, — чистая гордость.

Его инженер. Его человек. Пока он, император, вяз в грязи, там, на востоке, созданный им прожект по имени Смирнов сработал. Победа, одержанная на расстоянии. Победа его веры в этого странного, ни на кого не похожего человека.

Эта весть, вырванная у врага, стала мощным лекарством. Она не меняла их отчаянного положения здесь, на Пруте, однако вернула ему то, что он почти утратил, — веру в самого себя. Он мог ошибаться в тактике, но в главном, в стратегии построения новой России, он был прав.

Император выпрямился. Тяжесть, давившая на плечи, отступила. Он посмотрел на ошеломленного его преображением янычара, и на его губах появилась улыбка.

— Уведите его, — бросил он преображенцу. — И перевяжите рану. Он принес добрую весть.

Когда пленного вывели, Петр подошел к карте. Он все еще был в ловушке, зато теперь он смотрел на нее без прежней безысходности.

На следующий день снова собрался военный совет. На столе вместо карт лежало лишь несколько потрепанных донесений.

Опираясь на палку, фельдмаршал Шереметев с трудом поднялся.

— Государь, —его голос был далек от заискивания, — провианта в полках — на один день, и то если делить сухарь на двоих. Фуража нет вовсе, лошади начнут падать. Пороха для ружей хватит ненадолго, для пушек — на один бой. В лазарете более двух тысяч больных и раненых. Армия небоеспособна.

Петр смотрел на него без гнева.

Старик… Осторожен, как всегда. Честен, предан до мозга костей, однако его храбрость — это храбрость терпения.

— Любая попытка прорыва в нынешнем состоянии обернется бойней, — продолжал Шереметев. — Нас сомнут. Мы не пройдем и версты. Мое мнение, и я прошу всех присутствующих его подтвердить: единственный путь сохранить людей и остатки войска — немедленно начать переговоры.

Воцарилась тишина. Первым ее нарушил Меншиков. Светлейший, всегдашний сторонник самых отчаянных авантюр, на этот раз говорил тихо.

— Фельдмаршал прав, государь. Воевать нам боле нечем. Голодный бунт — дело нескольких дней. Почетная сдача — дипломатический маневр, а не позор. Мы сохраним армию, сохраним тебя. А значит, сохраним и Россию. Дадим туркам откуп, уступим земли — невелика цена…

Алексашка… Хитер, шельма. И сейчас не о чести печется, а шкуре. Ворует безбожно, но предан, как пес. И сейчас его страх — его главный противник. Его правда — это животный инстинкт.

— Невелика цена⁈ — Петр ударил кулаком по столу. Он вскочил, опрокинув походный стул, и его огромная фигура нависла над генералами. — Ты предлагаешь мне торговаться честью Империи, как барышник на торгу⁈ Переговоры⁈ Сдача⁈ Вы предлагаете мне, первому Императору Российскому, в первом же походе под новым знаменем бросить оружие к ногам басурмана⁈

Его горящий взгляд метался от одного лица к другому в поисках поддержки, но натыкался на стену.

— Речь не о моем личном позоре, господа! Бог с ним! Речь о цене этого поступка для всей Империи! Помните Нарву? Где мальчишки-семеновцы, оставшись без офицеров, встали в каре и умирали молча. Никто не просил пощады! Они создали легенду! А вы предлагаете мне, их императору, предать эту память⁈ Мы можем все до единого лечь здесь, в проклятой грязи. Однако легенда о гвардии, что билась до последнего, станет тем камнем, на котором будут строить будущие поколения! А сдача первого Императора станет клеймом слабости, которое не смыть и за сто лет! Вся Европа и все наши враги увидят, что Империя наша — колосс на глиняных ногах! Нас начнут рвать на части! Ваша «почетная сдача» — смертный приговор для самой идеи Империи!

Он замолчал, тяжело дыша. Несмотря на гнев Государя, даже всегда исполнительный генерал Голицын, решился поддержать фельдмаршала.

— Ваше величество, но те мальчишки под Нарвой погибли, чтобы другие могли победить потом. Их жертва имела смысл. А наша гибель здесь будет бессмысленной.

И этот туда же… Добрые вояки, исполнители. Привыкли ходить по проложенной колее. Шаг в сторону — для них уже бунт. Их правда — правда устава.

— Я предлагаю иное! — голос Петра снова загремел. — Отобрать три тысячи лучших гвардейцев, тех, кто еще может держать оружие. И этой ночью, оставив раненых и обоз, ударить в самом слабом месте их кольца. Прорваться или умереть. Но умереть как солдаты, а не как загнанный скот в загоне! Остальные пусть сдаются!

Впервые в жизни он натолкнулся на сопротивление своих ближайших соратников. Это была отчаянная попытка спасти своего государя от него самого.

— Государь, — Шереметев вздохнул. — Твои гвардейцы пойдут за тобой и в пекло.