Инженер Петра Великого – 8 - Виктор Гросов
Через час все было готово. Парадный, шитый золотом мундир генерал-майора я надел не ради щегольства, а чтобы подчеркнуть свой официальный статус. Провожая меня, Орлов молча сунул мне в руку дерринджер — оружие последнего шанса, которое я тут же спрятал за отворот мундира. Свой дерринджер я оставил на Катрине. Перед трапом «Бурлака» я на секунду задержался, окинув взглядом свой странный триумвират: хмурого Орлова, непроницаемого Некрасова и педантичного Хвостова, стоявшего чуть поодаль.
Поднявшись по трапу на широкую броню, я обвел взглядом застывший в ожидании гарнизон. Дубов, сидевший за рычагами, обернулся. На его вопросительный взгляд я кивнул.
Он дернул рычаг. С натужным шипением и лязгом машина тронулась с места. Изрыгая клубы черного дыма и белого пара, наш стальной монстр под большим белым флагом медленно выполз из ворот Азова и взял курс на восток — в сердце мятежа.
Глава 14
Гарью запахло задолго до того, как на горизонте показались куцые башни Черкасска. Уже начинаю привыкать к этому запаху, куда не приеду- везде преследует. Сперва появился едва уловимый привкус в воздухе, потом он начал налипать на язык. Чем ближе мы подбирались к столице мятежа, тем гуще становился этот смрад. Воздух здесь был не просто испорчен — он был пропитан победившей анархией.
Вцепившись в поручень, я стоял на широкой броне головного «Бурлака», наблюдая эту декомпозицию порядка. Имперский мир, с куцыми верстовыми столбами, редкими почтовыми станциями и каким-никаким законом, остался верст двадцать назад. Теперь мы ползли по выжженной земле, где вместо имперских штандартов на редких вышках болтались потрепанные казачьи бунчуки, а поля стояли неубранные. Вдоль дороги то и дело мелькали почерневшие остовы сожженных усадеб, похожие на скелеты доисторических чудищ. Во мне закипала злость. Ради вот этого я строил заводы? Чтобы они жгли дома и пропивали будущее?
Впервые мы столкнулись с местными бунтовщиками верстах в пяти от города. На гребне холма показался конный разъезд — десяток всадников. Заметив нашу дымящую и лязгающую колонну, они замерли как вкопанные, а потом шарахнулись в сторону, словно от нечистой силы. Несколько минут казаки просто наблюдали издалека, явно не решаясь приблизиться.
— Стоп машина! — скомандовал я Дубову. — Белый флаг поднять!
«Бурлак» остановился, с шипением выпустив облако пара. Пока гвардеец крепил на импровизированном флагштоке белое полотнище, я спрыгнул на землю, демонстративно оставшись один на открытом пространстве. Жест возымел действие: двое казаков, видать, самые смелые, отделились от отряда и, держа ружья наизготовку, начали осторожно спускаться к нам.
— Стой, нечисть! — крикнул один из них, когда до нас оставалось сотни две шагов. — Кто такие? Почто землю нашу топчете⁈
— Я государев посланник, генерал Смирнов, — ответил я. — Еду к атаману вашему, Кондратию Булавину. Со словом. Как видите не с саблей.
Ошарашенные моим ответом, они переглянулись. Один из них тут же развернул коня и во весь опор помчался в сторону города, второй же остался, вцепившись в фузею. Так, под нервным конвоем одного испуганного дозорного, мы и продолжили свой путь.
Въезд в Черкасск окончательно утвердил меня в мысли, что я попал на полотно Босха. Главная площадь, эдакий местный майдан, превратилась в гигантский бурлящий котел, где пьяные казаки вперемешку с беглыми солдатами и хмурыми раскольниками горланили песни. Кто-то щеголял в сорванном с убитого офицера драгунском мундире, нелепо затянутом на могучей груди; другой, взобравшись на телегу, пытался сбыть ворох церковной утвари, отбиваясь от желающих взять даром. Рядом мальчишка лет тринадцати с гордостью демонстрировал сверстникам тяжелый палаш, а на крыльце кабака поп-расстрига, брызжа слюной, клеймил «царя-антихриста» и «барона-искусителя».
— Глянь, идол железный приполз! — донесся чей-то пьяный выкрик.
— Антихрист! На колеснице своей бесовской! — подхватил другой.
Из узкого проулка медленно выполз наш «Бурлак». Стальной, черный, изрыгающий пар, увенчанный большим белым флагом — он был воплощением той силы, против которой они восстали. Пьяный гул на мгновение стих. Толпа подалась назад, растекаясь, обнажая грязную, залитую вином площадь. Люди осеняли себя широким, суеверным крестным знамением, матери хватали детей и тащили их прочь. Кто-то швырнул в нашу сторону кочан гнилой капусты, который шлепнулся о броню, оставив мокрое пятно. Однако были и другие взгляды — любопытные, оценивающие. Пара мужиков постарше, явно мастеровых, с интересом разглядывали массивные колеса: «Глянь, Митрич, колеса-то чудные! Как оно вертится?».
Встречать нас вышел уже другой отряд — сотня казаков с саблями наголо, с каменными мордами. Возглавлял их кряжистый есаул с перебитым носом.
— Слезай, барон, — прохрипел он, подъехав вплотную. — Атаман ждет. И колымагу свою погаси, коней пугает.
Я кивнул Дубову. С шипением и натужным вздохом паровая машина затихла. Спрыгнув на землю, я собственной шкурой поймал сотни враждебных взглядов впивающихся в мой парадный мундир. Нас окружили и одними жестами, повели к центру майдана, где на сколоченном из бочек и досок помосте, окруженный своей свитой, сидел Кондратий Булавин.
Вопреки моим ожиданиям, в нем не было ни показного богатства, ни разбойничьей удали. Высокий, худощавый, с длинной, ухоженной бородой старовера и ясными, горящими глазами. В его простом, чистом кафтане и спокойной, властной позе сквозило больше достоинства, чем во многих вельможах Меншикова. Передо мной сидел мессия голытьбы, идейный вождь, искренне верящий в свою правду. Социальное явление, а не бунтовщик.
Едва я подошел, он медленно поднял руку. Шум на площади мгновенно стих. Один этот жест сказал о его власти намного больше, чем что бы то ни было.
— С чем пожаловал, государев человек? — с ленцой спросил Булавин. — Не с петлей ли для наших вольных шей?
— Я, генерал-майор Петр Смирнов, — громко ответил я. — Прибыл не с войной. Прибыл со словом. Говорить будем на круге, как у вас водится.
Булавин усмехнулся в бороду и кивнул. Рядом с ним — его опора: матерые, жестокие атаманы. Их руки спокойно лежали на эфесах сабель, а взгляды буравили меня, оценивая и взвешивая.
И чуть поодаль, в тени помоста, стояли двое. Не знаю, чем они меня привлекли. Одеты в казачьи жупаны, с чубами — все как положено. Но что-то в них было чужое. Не степная стать, а выправка плаца. Когда я проходил мимо, один чуть заметно притопнул каблуком. Другой, что-то шепча на ухо атаману, жестикулировал слишком уж изящно, по-столичному… или даже по-заграничному.
— Слово имеет государев посланник, барон Смирнов! — пророкотал Булавин, и его голос
