Железный лев. Том 2. Юношество - Михаил Алексеевич Ланцов
— Ладно. А что по Меншикову? — сменил тему Джон Блумфилд.
— Ничего.
— Совсем?
— Через четыре дня после пожара он явился к императору и подал прошение об увольнении его со всех постов по здоровью. После чего уехал на богомолье на Соловки. Отбыл до Риги, где уже навигация открылась. Сел на какую-то рыбацкую лоханку. С тех пор ни слуху ни духу.
— Никогда не слышал, чтобы он отличался набожностью. Да и место он выбрал…
— Он первый туда отправился на моей памяти из местных аристократов.
— А что его семья?
— Сын Меншикова, Владимир Александрович сопровождает отца, уволившись со службы. Дочь его или как он ее называет cette femme infernale[1] как жила с Иваном Яковлевичем Вадковским, так и живет. Она с отцом почти не общалась после свадьбы. Уже несколько лет дуются друг на друга. Супруга же… вы же знаете, что он велел заложить кирпичом проход в ее крыло особняка. И давненько.
— Да-да, припоминаю. Он ведь всегда высмеивал ее жажду богомолья.
— По словам тех, кто его в те дни видел, выглядело все так, словно он с цепи сорвался. Побил нескольких слуг, поторапливая их. Князь словно бежал от чего-то или от кого-то.
— Колдун? — поинтересовался посланник, подавшись вперед.
— Побойтесь бога⁈ Он-то здесь каким боком⁈
— Черти в нашем посольстве во время пожара. Странное поведение Меншикова. Вам мало совпадений?
— Я наводил справки, но никто ничего не знает. Весь столичный свет разводит руками.
— Мистика.
— Люди порой и не так чудят.
— У нас есть люди на Соловках?
— Нет. Зачем они нам они? Это глухой медвежий угол, в котором ничего не происходит. Не происходило.
— А вы уверены, что мы имеем дело с одним колдуном? — подавшись вперед, спросил посланник Великобритании. — Вы уверены, что Лев Николаевич один?
— Вы думаете?
— Меня, признаться, все это пугает. Пожар. Странное поведение морского министра, который нами был очень хорошо прикормлен. А теперь еще это сокращение армии.
— Казна этой отсталой страны просто больше не может выдерживать все эти глупости Николая и его военного министра. Они бы еще всю страну под ружье поставили. Точнее, под копье. Ружей-то не хватает даже для мирного времени.
— Иногда вы бываете слишком оптимистичны. — скривился посланник.
— В этой стране иначе сложно жить. Воспринимайте это все как наш… как ваш успех. И молитесь за то, чтобы, когда потребовалось, это все развалилось словно карточный домик. А то тут такое бывает — все хорошо продумано и сделано, а где-то что-то повисает на единой нитке, из-за чего они снова спасаются.
Посланник же покачал головой и подняв глаза к небу, перекрестился.
— Или вы мне не верите?
— Не верить вам сущее безумие, за столько лет, проведенных тут, вы, без всякого сомнения, научились разбираться в этих людях. Нет. Я просто боюсь. У меня есть чутье на проблемы, и обычно оно меня не подводит.
— Николай едва ли решится на какие-то серьезные меры против нас. Даже если все узнает. — серьезно произнес помощник. — Ему нужна торговля с Англией и кредиты банка Hoop. Так что относитесь к ситуации проще. Даже самый страшный провал грозит нам всем максимум высылкой.
— Или смертью.
— Он не решится.
— А колдун? — максимально серьезно спросил посланник. — Если он может управлять бесами, насылаемыми на людей, то почему этот человек не может отправить такого беса послушать да подсмотреть? Вы можете дать гарантии?
Помощник промолчал.
— Вот-вот. От него пора избавляться.
— Он же еще не выполнил своего предназначения.
— Хватит играть с огнем! Хватит! Если бы на кону была только его жизнь — и черт с ним. Но на кону — наши жизни. И я не удивлюсь, что и души. Вы готовы сыграть в такой штосс?
— В штоссе можно победить.
— С дьяволом⁈ Вы серьезно⁈ — нервно воскликнул посланник и расхохотался…
* * *
Лев Николаевич тем временем медленно шел по Петровскому укреплению, что расположилось на берегу Каспия. Именно сюда довезла его расшива.
В советское время его переименуют в честь революционера.
Но это будет потом… если вообще будет. А пока ни памятников сносить никто не собирался с церквями, не переименовывать все подряд в честь бунтовщиков и преступников не спешил. Там в XXI веке Лев Николаевич имел возможность понаблюдать за аналогичной игрой с отменой русской и советской культур. И когда увидел, сделал свои выводы. Явно не в пользу той советской практики, которую применяли для отмены уже собственно советского наследия…
В 1844 году здесь были заложены свежие укрепления совершенно обычного вида. Квадратная территория обносилась земляным валом с бастионами по углам, на которых насчитывалось совокупно дюжина легких орудий.
Внутри пороховой погреб с арсеналом. Казармы из ракушечника. Ну и дом коменданта — чин по чину построенное каменное здание с подвалом, который использовали в качестве тюрьмы.
Снаружи располагались склады, площадь, причал и пара удаленных наблюдательных постов: на горе в двух верстах от крепости, и на мысу.
Население… да какое население? Совершенно обычный военный объект. Этакий закрытый городок, обеспечивающий снабжение целого кластера русских войск на Кавказе.
Солдаты, офицеры, казаки да горстка гражданских.
Причем последние почти все внутрь укрепления не пускались и либо обслуживали приходящие корабли, либо трудились на складах, либо помогали с организацией караванов.
— Стой! Кто таков? — окликнул Льва Николаевича солдат на воротах.
— Корнет Нижегородского драгунского полка граф Толстой, — рапортовался он.
— Почему не по форме? — вмешался офицер, стоявший неподалеку.
— Только получил предписание. Еще не успел форму пошить.
— Можно взглянуть на него?
— Вы не верите дворянину?
— Здесь идет война, граф. Всякое случается. — не моргнув и глазом, ответил этот офицер, причем тоном, от которого несло снобизмом и нескрываемым раздражением.
— Представьтесь. — встречно, через губу произнес Лев Николаевич.
— Я? — удивился подпоручик.
— Идет война, то и мне есть резон не доверять…
Дальше они зацепились языками.
Ругались не сильно, но все ж таки поругались. И внутрь Толстого, разумеется, не пропустили.
— Где мне коменданта найти?
— Занят он. И ВАС принять не может.
— Как мне попасть в полк?
— Вы это у меня спрашиваете, корнет? — с пренебрежением процедил подпоручик. — И я, признаться, не понимаю, зачем
