Железный лев. Том 2. Юношество - Михаил Алексеевич Ланцов
— Ну, знаете ли… — фыркнул раздраженно цесаревич.
— Я разве в чем-то не прав?
— По сути возразить не могу. Вы дельно все сказываете. Просто чувствую, что так нельзя.
— А что вообще с Герценом случилось? — поинтересовался Меншиков. — Раньше он про Россию только гадости писал.
— Это секрет, господа. Александр Иванович теперь получает материальную помощь от… хм… наших поклонников его таланта. И с огромным удовольствием трудится на благо России, стараясь на совесть. Он ведь всю эту шушеру хорошо знает. Всё их нутро. Все их слабость. Поэтому кусает особенно больно.
— Не доверяю я ему. — буркнул цесаревич, и император охотно с ним согласился, кивнув.
— Он обычная политическая проститутка. — с улыбкой пояснил Дубельт. — Демагог. Кто платит, на того и работает. Сейчас платим мы, значит, работает он на нас. Как начнет шалить — мы его либералам и скормим. Уж будьте уверены, они его голыми руками растерзают за этот… хм… маневр тайлерановского толка[3].
— А кто ему платил раньше? — поинтересовался Меншиков.
— Англичане.
— Это точно? — напрягся он, натурально побледнев.
— Совершенно так. Нами даже установлен человек, который передавал ему лично деньги. Да вы его знаете. Точно видели. Один из помощников посланника. Такой сухопарый с выражением лица, словно только что отведал лимона… лайма. И пенсне еще носит.
— Не припоминаю. — излишне нервно ответил Меншиков, что не скрылось ни от кого из присутствующих.
Ситуация оказалась сразу довольно пикантной, так как и император, и остальные прекрасно узнали в устном описании не только указанную персону, но и тот факт, что морской министр с ним не раз и не два беседовал на встречах. То есть, совершенно точно знал. И, быть может, хорошо. Однако развивать тему не стали.
— Англичане платили только ему? — спросил цесаревич, поспешно сняв излишнюю остроту.
— Насколько я смог установить, с Английской набережной дирижировали всей нашей либеральной общественностью. И не только. Помните скандал между Остроградским и Лобачевским? Это их рук дело. Остроградский предоставил мне пару анонимных писем, которые и спровоцировали его. Таких историй много.
— И что мы можем предпринять? — хмуро и мрачно поинтересовался царь.
— К сожалению, ничего.
— Совсем?
— Было бы правильно арестовать посланника и провести обыски в посольстве, а также на квартирах работников. — произнес управляющий Третьим отделением. — Однако это совершенно расстроит нашу торговлю и доставит немало трудностей в кредитовании. Даже если они виноваты, даже если у нас будут несомненные и верные доказательства… это ничего не меняет. Строго говоря, это не единственный перст, указующий на англичан, но… мы бессильны.
— Как же это все… мерзко… — покачал головой Николай Павлович.
— Папа, я в своем рождественском докладе прямо указывал на опасность англичан и предлагал менять внешнеторговый баланс. Уменьшая зависимость. Осторожно. Чтобы их не спровоцировать.
— А кредиты? А бюджет?
— Сокращение армии, папа! Сокращение армии! — порывисто произнес цесаревич. — Она уже превратилась в хтоническое чудовище, которое сжирает половину нашего бюджета, сковывая нас по рукам и ногам. Нам нужно отправить половину, а лучше две трети солдат и офицеров в запас, оставив в строю только тех, кто толков.
— Это не твои слова! — рыкнул Николай. — Толстой… и тут его уши торчат!
— Я имел с ним переписку по этому вопросу. — вклинился Дубельт. — Перепроверил все, на что он указал. И могу вас заверить, Государь, судя по всему, англичане знают о нас то, чего им угодно. Сколько войск, где стоят, каково их состояние. И с этим поделать ничего нельзя. При этом здесь нет никакой измены. Все это легко высчитывается из открытых источников — от зоркого взгляда и пытливого ума такое не сокрыть. Да и не только это они знают. Мне достоверно известно, что наши секретные компрессионные пули уже известны в Париже и Лондоне. Они о них узнали еще на стадии испытаний.
— Проклятье! — натурально прорычал император.
— Кроме того, молодой Толстой прав относительно того, что англичане готовят множество восстаний по всей Европе. Год-два — и полыхнет. И мы с этим ничего поделать не сможем. Вот, — протянул Дубель Николаю I несколько сшитых в тетрадь листов, — здесь сводка.
— Франция? Франция⁈ — аж воскликнул император, пролистывая ее. — Что они там задумали⁈ Хотя… этого следовало ожидать. Он слишком мягок с Луи Наполеоном. Мда… И чем это нам грозит?
— Шарль Луи Наполеон формально имеет очень условные права на престол по линии бонапартистов. Ему потребуется какая-нибудь славная победа, чтобы обрети легитимность в глазах французов. То есть, война.
— Австрия? Или нет… Италия. Да, скорее всего, именно Италия. Или Испания?
— Мы.
— Мы? — удивился Николай Павлович, как и остальные.
— Да. Более того, Государь, я склоняюсь именно к этому варианту, как к самому вероятному.
— Раньше вы мне этого не говорили.
— Не хотел высказывать необоснованные подозрения. Вот здесь, — Дубель протянул еще одну тетрадь, — итог всех проведенных мною проверок. Я их держал в совершенном секрете, чтобы мне их не сорвали.
— Кратко скажите, о чем здесь?
— Государь…
— Говорите открыто. Я доверяю всем присутствующим.
— Великобритания стоит за гибелью вашего родителя в 1801 году. Убийство было вызвано раздражением его стремления достигнуть союза с Наполеоном. Ибо это грозило смертью уже им. Туманный Альбион же стоит за попыткой революции 1825 года, из-за тарифов 1822 года[4]. Слишком били по их доходам. А теперь, после нашей победы в последней войне с турками, они снова чрезвычайно возбудились. И что-то готовят. Какой-то удар. В контексте волны революций, самым вероятным является война с нами. Ведь в случае успеха, эта волна сменит консервативных правителей, и мы утратим было влияние на континенте. В либеральной среде вас, Николай Павлович, откровенно ненавидят. И едва ли станут прислушиваться.
— Почему мы? Чего они к нам прицепились-то? — тихо спросил цесаревич, в то время как Николай Павлович молча переваривал. Он и раньше догадывался, но вот так — в лоб, да еще оформив как документ…
— Такова политика Туманного Альбиона. Недопущение усиления любой из континентальных держав или крепкого их союза. Ибо на
