Слуга Государев. Бунт - Денис Старый
Так что задача — проникнуть в Кремль, пусть даже и так, считай, что решена. Но, а то, что меня в Стрелецкий приказ не повели, так этого приказа уже не существует. Там такой же разброд и шатание, как практически и во всех стрелецких полках. Учитывая, как Пыжова не любят стрельцы, он, вероятно, даже боялся за собственную жизнь. И уж никак не мог долго пребывать среди стрельцов. А начнется бунт, таких, как Пыжов первыми под нож пускать будут. И пот кому бы не горевал, так по нему.
А вот насчет того, чтобы вести меня приказную избу?.. Как я понял, это что-то вроде полицейского участка. Так где же это видано, чтобы стрельца, как какого-то вора и разбойника вели туда? Даже я, целый день слушая разговоры, понял, что стрельцы — это уже некое отдельное сословие.
С ними грубо тоже нельзя. Впрочем, почему же тогда стрельцы терпят унижение по отношению к себе? Или эти унижения идут только лишь со стороны других стрельцов, начальствующих? Еще немало в чем нужно было бы разобраться. Но нет на то времени. События вот-вот разразятся.
— Никифор, бери свой десяток, проведи до Красного крыльца. Сам разузнай, где нынче в Кремле батюшка наш Юрий Алексеевич Долгоруков, доложись ему. И только опосля, что голова скажет, так и поступишь! — долго и обстоятельно приказывал сотник своему десятнику.
А я… Как возникло при входе на территорию Кремля ощущение, что я на съёмочной площадке исторического фильма, так оно меня не покидало все те минуты, что я стоял у Красного крыльца. Я, будто злейший враг государства, какой-то Стенька Разин или ещё кто, ждал свою судьбу возле высокой лестницы под опекой стрельцов. Все фильмы, которые всплывали в памяти — и про Годунова, и про Ивана Грозного, и про Петра — не обходились без съёмок в этой локации.
При входе в Кремль не только у меня забрали все оружие, но и у Пыжова, и у его брата и даже у стрельцов, что сопровождали Пыжа. Кремлевская охрана уже была в курсе, что назревает что-то. Это было видно по поведению того же десятника. Я вижу. Почему это не видят другие?
А весьма возможно, что и эти стрельцы были уже сагитированы и ждали приказа. Но пока меры предосторожности усилили. Это было понятно уже по тому, как отреагировали оба брата Пыжовых на то, что у них забирали оружие. Хоть не дураки, что возмущаться не стали, но знатно удивились. Мол, не было такого ранее.
Десятник, направленный с нами, быстро, бегом взобрался по лестнице Красного крыльца и не пошел во внутрь царских хоромов, а завел беседу с другим офицером-командиром. Не из стрельцов. Уже тот, наверное, представитель полка иноземного строя, отправился в хоромы — выискивать кого нужно.
Вот такая эстафета.
Пять минут… Ветер принес специфические ароматы со стороны кремлевских конюшен. Десять минут прошло… Недалеко от крыльца стали копиться люди, вроде бы, стоявшие в стороне, но следившие за тем, что происходит. Им бы еще телефоны с видеокамерами, так и не отличишь от людей будущего.
И вот сверху, к самой лестнице, но и не думая спускаться по ней, вышел боярин. Вот посмотришь на человека, и сразу видишь — вот такие бояре и должны быть. Даже как-то органично выглядела его гордыня, высокомерие. Мужчина являл собой образец статности и породы. Это даже если не говорить о тех богатых одеждах, в которые он был обряжен.
Уже почти зашло солнце, еще больше усилился прохладный ветерок, наконец стало понятно, почему я в теплом кафтане. Но даже это не оправдывало тех тяжёлых одежд, которые были на вышедшем боярине. Кафтан, под ним ещё и подкафтанник, шапка, обрамлённая соболиным мехом, такую я надел бы только в лютый мороз. И я был уверен, что он всё это носил бы и при тридцатиградусной жаре. Статус, или то, что в будущем называли «понтами», дороже и здоровья, и здравого смысла.
— Что надобно тебе, Потапка? Отчего беспокоишь меня? — пробасил боярин, явно обращаясь к Пыжову.
Вот их, таких статусных бородачей, с детства, что ли, учат этаким глухим басом разговаривать? Своего рода отличительная черта, демонстрация голосом права повелевать?
— Так, батюшка наш, Юрий Алексеевич, сам жа наказал мне, дабы разобрался я со стрелецким полком! — растерянно лебезил Пыж. — Вот и разобралси.
— Выслуживаешься, стало быть, стервец! — довольным тоном проговорил Юрий Алексеевич Долгоруков. — Чего ж одного отрока привёл? Да и не мне приводить надо было! Куда я его дену? Ты допроси, доложи на днях… Через седмицу и доложил бы.
— Так это он всё! Это он стрельцов стращает! — оправдывался Пыжов.
Смотрелось это так, будто бы взрослый человек, боярин Долгоруков, подошёл к детской песочнице, а самый трусливый мальчик по фамилии Пыжов стал перед дядей отчитываться, кто в кого кидался песком и обзывал дураком.
— А ну, служивый! — обратился Долгоруков к рядом стоящему на карауле бойцу, своим облачением мало похожему на стрельца. — Поди найди своего ротмистра, кабы дал ключи, да отправьте этого вора в колодную. Пущай на дыбе повисит, завтра и можно будет поспрашивать.
Долгоруков уже развернулся, чтобы уходить, а стрельцы подошли ко мне вплотную, чтобы скрутить да вести, как и было приказано.
— Слово и дело! — выкрикивал я. — Знаю о списках, кого бунтовщики убивать будут.
Мне начали крутить руки, но я не отбивался, хотя мог бы уже врезать. Понимал, что если устрою бойню перед лицом Долгорукова, то обесценю многие те слова, которые уже выкрикнул и которые собираюсь произнести прямо сейчас.
— Знаю, кто хочет извести Петра Алексеевича! Знаю, кто тебя, Юрий Алексеевич, хочет убить! Убивец уже где-то рядом, — я был практически уверен, что, едва я это скажу, ко мне разом прислушаются.
Но Долгоруков всё смотрел, как пробуют скрутить мне руки, пока без особого успеха. Взирал будто отрешенно, в мою сторону, но мимо. Оружие-то отобрали, а другие, в том числе и десяток караульных, смотрели на Юрия Алексеевича, только лишь ожидая приказа вмешаться. Но тот молчал, будто наслаждался зрелищем, интереса к которому не проявлял.
Так можно смотреть, когда муха ударяется о стекло, а ты в окно любуешься закатом. Но Долгоруков не ушел, не окружил себя стрельцами, хотя рядом стояли и десятник Никифор со своими воинами, и
