От рассвета до заката - Александр Лео

Гай Цезарь родился в 12 году н.э., когда его родители - Германик и Агриппина, находились в военном лагере. По ходившим в Риме стихам:

 «В лагере он был рожден, под отцовским оружием вырос:

 Это ли не знак, что ему высшая власть суждена?»

Первые годы Гай Цезарь провел среди солдат. Отец с раннего детства одевал сына как положено одеваться легионеру, включая миниатюрные копии солдатских сапог. При их виде солдаты валились от смеха на землю и прозвали ребенка Калигула (caligula), что означает «башмачок». Под этой кличкой, придуманной веселыми легионерами, Гай Цезарь и вошел в историю.

В 37 году н.э. Калигула становится императором. В отличие от Августа, он не был приверженцем древних римских традиций, скорее его больше привлекал стиль восточных сатрапий. По Светонию, Калигула лично помог Тиберию отправиться к праотцам, удушив его подушкой.

Когда Калигула после Тиберия пришел к власти, он был самым желанным правителем. «Ликование в народе было такое, что за ближайших три неполных месяца было, говорят, зарезано больше, чем сто шестьдесят тысяч жертвенных животных. Народ встречал Калигулу ликующими толпами с алтарями, жертвами и зажженными факелами, напутствуя его добрым пожеланиями». (Светоний «Жизнь двенадцати Цезарей»).

Увы! Калигула превзошел Тиберия и в пороках и в жестокостях! Калигула говорил: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись!»

Трижды за два года Калигула объявлял своими женами знатных женщин, которых отнимал у законных мужей. Двух из них он успел за это время прогнать, запретив им возвращаться в семью. Третью, Цезонию, не отличавшуюся ни красотой, ни молодостью, но сумевшую привязать его к себе исключительным сладострастием, он то в доспехах, на коне выводил к войскам, то показывал голой своим сотрапезникам. Он открыто сожительствовал с тремя родными сестрами. Одну из них - Друзиллу, Калигула приказал почитать как божество. В Риме ее культу служили двадцать жрецов и жриц. Двух других сестер, Ливиллу и Агриппину младшую, он иногда отдавал на потеху своим любимцам, а в конце концов сослал на острова.

Статуи прославленных римских мужей прошлого он велел разбить. Воздвиг храм самому себе в качестве божества, где поставил свою статую, облаченную в собственные одежды. Палатинский дворец он продолжил до Форума, так что храм Кастора и Полукса превратился в его прихожую.

По свидетельству Светония, Калигула не отличался ни телесным, ни душевным здоровьем и страдал падучей болезнью.

В 38 году н.э. Калигула серьезно заболел и похоже окончательно сошел с ума, хотя многие сенаторы утверждали, что он был безумен с детства.

«Сам он своим видом вызывал смех, так безобразна была его бледность - знак безумия, так дико смотрели его глаза из-под морщинистого лба, так уродлива была его голова, облезлая, торчащая редкими волосами». (Сенека «О твердости мудреца»).

«Одежда, обувь и остальной его обычный наряд был недостоин не только римлянина и не только гражданина, но и просто мужчины и даже человека. Часто он выходил к народу в цветных, шитых жемчугом накидках, иногда - в шелках и женских покрывалах, обутый то в сандалии или котурны, то в солдатские сапоги, а то и в женские туфли. Много раз он появлялся с позолоченной бородой, держа в руке молнию, трезубец или жезл - знаки богов, или даже в облачении Венеры». (Светоний «Жизнь двенадцати Цезарей»).

Собрав отовсюду грузовые суда, он выстроил их в два ряда на якорях, соединив тем самым в одно целое. Образовавшимся мостом в три тысячи шестьсот шагов Калигула соединил Байями и Путеоланский мол. Сенека в трактате «О краткости жизни» пишет, что в Риме начался голод потому, что суда, предназначенные для подвоза хлеба были забраны для постройки моста.

По этому мосту, перегородившему Байский залив, Калигула два дня подряд разъезжал взад и вперед: в первый день на коне, со щитом, мечом и в златотканом плаще, увенчанный дубовым венком, на следующий день - в одежде возницы, на колеснице, запряженной парой самых лучших скакунов, сопровождаемый отрядом преторианцев.

По мнению многих, Калигула выдумал этот мост в подражание Ксерксу, перегородившему в 480 году до н.э. более узкий Геллеспонт (длиной около 1,3 км), по которому персидское войско шло на Грецию. Кстати, дубовый венок (corona civica) имел вполне определенный смысл - он давался в награду тому, кто в сражении спас жизнь своего товарища. Я думаю, упоминать, что подобного рода подвигов за Калигулой не числилось, надобности нет.

«Сенаторов, облаченных в тоги, он заставлял бежать за его колесницей и прислуживать за обедом. Других он казнил, но продолжал их приглашать, словно они были живы, и лишь через несколько дней лживо объявил, что они покончили с собой. Однажды, потревоженный утром шумом толпы, которая заранее спешила занять места в цирке, он велел разогнать ее палками. При замешательстве было задавлено более 20 римских всадников, столько же замужних женщин и несчетное число прочего народа. На театральных представлениях он, желая перессорить плебеев и всадников, раздавал даровые пропуска раньше времени, чтобы чернь захватывала всаднические места. Многих граждан первых сословий он, заклеймив раскаленным железом, сослал на рудничные и дорожные работы или бросил диким зверям. Некоторых посадил в клетки и перепилил пополам пилой, и не за тяжкие провинности, а часто лишь за то, что они плохо отзывались о его зрелищах или никогда не клялись его Гением. Одного сочинителя за стишок с двусмысленной шуткой он сжег на костре посреди амфитеатра. Один римский всадник, брошенный диким зверям, не переставал кричать, что он невиновен. Тогда он вернул его, отсек ему язык и снова погнал на арену. Во время закусок и попоек часто у него на глазах велись допросы и пытки и стоял солдат - мастер обезглавливать, чтобы рубить головы любым заключенным». (Светоний «Жизнь двенадцати Цезарей»).

Согласно Диону, Калигула, приказав казнить Кассия Ветиллина, заставил отца его Капитона присутствовать при казни. Когда тот спросил, можно ли ему хотя бы закрыть глаза, Калигула приказал казнить и отца.

Сенека в трактате «О гневе» сообщает, что после казни сына всадника Пастора, вызвавшего зависть Калигулы красивым лицом, он заставил отца после казни присутствовать на императорском пиршестве и всяческими любезностями заставлял шутить и веселиться.

Как-то император выразил сожаление: «Жалко, что у римского народа не одна шея, чтобы отсечь ее одним ударом!»

«В роскоши, - пишет Светоний, - он превзошел тратами самых безудержных расточителей. Он выдумывал неслыханные омовения, диковинные яства и пиры - купался в благовонных