«Благо разрешился письмом…» Переписка Ф. В. Булгарина - Фаддей Венедиктович Булгарин
Конного или пешего Роберта Пиля – пускайте в дело[978]. Франклина также. С другими обождите. Это на осень.
Наконец я открыл нашего варшавского умного и даровитого корреспондента! Это Александр Николаевич Зайцев, служащий контролером в интендантстве действующей армии. Я писал к нему, что как невозможно пересылать к нему «Пчелу» из СПб. почтамта, и просил подписаться в Варшаве, обещая возвратить деньги, а потому и прошу вас поручить от меня Павлу Лазаревичу Лазареву выслать немедленно подписную сумму за весь год г. Зайцеву в Варшаву, по означенному вами адресу. В этих делах должно быть весьма аккуратным.
Я выслал вам статьи из внутренней России и не вижу их в печати! Ради бога, хоть вы презирайте Париж и Берлин и помните, что каждая строка о России и из России дороже всех новостей парижских и немецких, пока там снова не начнется гвалт и дураки не схватятся за волосы.
«Иллюстрацию» возвращаю и полагаю, наверное, что Джуллияни помешался от самолюбия[979]! В этом отрывке «Иллюстрации» вижу отметку какой-то статьи, которой публика вовсе не поймет. Лучше бы перевели о казни Малета[980]. Это драма. Помните, что газетная публика – совсем не то, что книжная публика! Какое ей дело до азота и тому подобного! Ученые вещи надобно ей рассказывать ее языком – и то à propos des bottes[981].
Прошу кланяться Николаю Ивановичу и вашему почтенному папеньке. Уведомьте меня, как идет ваше лечение с robe sassapareli, и верьте, что я вас люблю как родного сына.
Ф. Булгарин.
Саракус
30 июля 1850[982]
17
Любезнейший Павел Степанович!
От души поздравляю вас с прошедшим днем рождения и желаю, чтоб вы остались тем, чем вы теперь, до 92 года вашей жизни, т. е. честным, благородным, трудолюбивым человеком. Опытность сама придет – и искать не нужно, и сведения умножатся сами собою при трудолюбии и вашем разуме. Молю бога о вашем здравии!
С нетерпением жду Роберта Пиля – на коне или пешком.
Посылаю вам премилое Варшавское письмо[983]. Жаль, что пишет наш приятель неразборчиво. Я, сознаюсь, свободно читаю его почерк. Вот настоящий фельетонный человек!
Дерптский университет будет очень обязан «Пчеле», если напечатают присланную статью. Посылаю и поправки. К ценсору Крылову можно послать печатный оригинал. С печатного он не запретит, как запретил мою рукопись.
Полагаю, что должно исправить поправку в Варшав[ском] письме насчет картин Брюллова. Бруни написал молящегося Христа – правда, но и Брюллов написал то же для Варшавы. Это всем известно, и не знаю, что поправить. Бруни картина никогда не оставляла Петербурга[984].
Погода у нас переменилась на душную, и мои припадки усилились. Теперь, когда дело решилось, т. е. полил дождь, и мне легче.
Молю Бога, да хранит вас, и прижимаю вас к сердцу. Поблагодарите вашего батюшку за память и поклонитесь от меня. Давно мы знаем друг друга и никогда не сделали друг другу неприятностей.
Преданный Ф. Булгарин.
7 августа 1850
Саракус[985].
18
Милый и добрейший Павел Степанович!
Душевно благодарю вас за ваши два последние письма с петербургскими новостями. Кроме газетного, мы здесь ничего не знаем, а знать любопытствуем. На первое письмо не отвечал я вам, потому что мои припадки были весьма сильны, но вот, страшно вымолвить, чтоб самому себя не сглазить, новый мой доктор, саксонец Карус, кажется, поймал мучащего и терзающего меня дьявола за хвост и, авось, ухватит за рога! Словом, кажется, доктор понял мою болезнь! Боюсь сказать, но вот уже неделя, как мне легче, и я даже могу спать! Ах, какое блаженство спать! Как я писал фельетоны, когда сто тысяч чертей шумели и вертелись в голове и в сердце – не постигаю! Великое слово: жена и дети! Не забывайте, дети, нас, бедных тружеников – отцов! Не будь детей, все бы бросил и отправился на лоно Авраамле[986] по экстрапочте!
Пиль очень хорош в рисунке. Истый истребитель ростбифа и портвейна. Отпечатано хорошо. Биография, составленная вами, весьма хороша, только жаль, что исчислены дочери, а не исчислены сыновья – а к другим картинкам я сам прикачу, если Господь продлит жизнь.
С ценсурой делать нечего, потому что на глупость нет лекарства. Но жаль, что в Варшавских письмах пропущена половина стиха, а в моем истолковании слова кохаць, т. е. любить, пропущено истолкование слова романсовать, так что выходит, будто кохаць и романсовать одно и то же, а тут точно такая же разница, как между головою ценсора Крылова и ценсора Елагина и – головою Наполеона! Нельзя ли исправить?
Если нашему папе Н. И. Гречу не нравятся Варшавские письма, весьма сожалею. После А. Бестужева никто не писал по-русски так живо, так умно и так остро. Настоящий фельетон! Лучшего я ничего не читал по-русски, как Варшавские письма. Dixi!
В посылаемой при сем «Всякой всячине» я говорю о гвардии, á propos[987] книги Висковатова[988]. Полагаю, что разбор военных книг не должно посылать в военную цензуру, хотя бы и требовали наши мудрые ценсора!
Вот вам и еще две конфетки – два Варшавские письма. Не задерживайте без нужды.
Завтра университет празднует юбилей пятидесятилетней
