Вся история Петербурга. От потопа и варягов до Лахта-центра и гастробаров - Лев Яковлевич Лурье

объединяющие его жителей. Петербург создавался колоссальными усилиями и жертвами. Потребность объяснить самим горожанам и населению империи, к чему такие риски, затраты и страдания, была особенно насущной. Новая столица на Балтике в первые сто лет существования усилиями главного пропагандиста Петра I Феофана Прокоповича и русских литераторов — Михаила Ломоносова, Гавриила Державина, Константина Батюшкова, Александра Пушкина — воспринималась как «русское чудо», «окно в Европу», доказательство величия державы.

В 1830-е годы произошла смена эпох. Кризис, связанный с урбанизацией, заставил вспомнить заодно и жестокость методов, которыми Петр обеспечил строительство новой столицы. Возник антимиф — образ холодного, бесчеловечного, абсурдного места. Из города величественных видов с гравюр Михаила Махаева Петербург превратился во второй половине XIX века в декорацию социальной драмы. Вечно спешащий, суетный, равнодушный к людям мегаполис.

С начала 1840-х годов и вплоть до рубежа веков в русской литературе трудно отыскать восхищенное описание Петербурга. Городу предрекали катастрофу, тотальное наводнение, утопление в болоте. Ни одному из персонажей известных произведений он не принес счастья: ни Акакию Акакиевичу из «Шинели» Гоголя, ни Пьеру Безухову или Андрею Болконскому из «Войны и мира», ни Анне Карениной, ни героям рассказов Чехова. Нерусский, формальный, коверкающий жизнь и душу, гиблое место, цивилизационный тупик — таким представлялся Петербург. Эта родившаяся отчасти в кругах славянофилов картина в конце концов оказалась усвоена и пропагандистским аппаратом самодержавного государства. Два последних императора считали основание Петербурга и перенос в него столицы трагедией в русской истории. Словно права была насильно постриженная в монахини первая жена Петра I Евдокия Лопухина, провозгласившая с колокольни Троицкой церкви: «Петербургу быть пусту».

Следующий перелом начался в 1890-е годы со страстного интереса группы молодых людей, в основном выпускников немецкой гимназии Карла Мая, к имперскому прошлому города. Они с интересом открывали для себя петербургских художников и архитекторов XVIII века, видели особенное обаяние Никольского Морского собора и усадеб екатерининских времен.

Одним из этих молодых людей был художник и публицист Александр Бенуа. В 1902 году он написал статью «Живописный Петербург», которая сыграла знаковую роль, разделила время с точки зрения отношения к Петербургу на «до» и «после». Уникальность видения Бенуа состояла в том, что не визуальные образы следовали за повествованием, а текст рождался из образа города. Русская культура традиционно логоцентрична, слова в ней важнее картин, но красота имперского Петербурга, увиденная художником, оказалась способна переломить этот тренд.

«Мы же <…> не устанем твердить, что Петербург удивительный город, имеющий себе мало подобных по красоте». Это высказанное Бенуа мнение довольно быстро стало популярным и остается до сих пор общим. Правда, в его оде городу на Неве присутствовала немаловажная деталь. Восхищение художника вызывал исключительно имперский Петербург, начиная от построек времен Петра I и заканчивая площадями Карла Росси: «Он, если красив, то именно в целом или, вернее, огромными кусками, большими ensemble’ами, широкими панорамами, выдержанными в известном типе — чопорном, но прекрасном и величественном». Построенное же во второй половине XIX века казалось Александру Бенуа сплошной неудачей. Он считал, что за эти 50 лет Петербург «как-то повеселел, не к лицу помолодел — и даже начинает теперь мало-помалу походить на моветонного франта». Новый порыв восхищения Петербургом, не в пример первому, оказался не направлен в будущее — к новым свершениям, не ориентирован на поддержание политического и экономического статуса, а любовался прошлым, да еще и исключительно его эстетической стороной.

Статья Александра Бенуа спровоцировала перелом в литературном восприятии Петербурга. У Александра Блока и Андрея Белого город по-прежнему мрачный и фантасмагорический, однако он этими своими качествами больше не предопределяет несчастье, а вызывает сложные мистические ощущения.

В текстах футуристов Владимира Маяковского, Велимира Хлебникова и Бенедикта Лившица звучал восторг перед мегаполисом — символом технического прогресса и жизненного разнообразия.

В стихах акмеистов Анны Ахматовой и Осипа Мандельштама присутствовал пассеизм, ощущение того, что все лучшее прошло, и одновременно восхищение имперским наследием:

А над Невой — посольства полумира,

Адмиралтейство, солнце, тишина!

И государства жесткая порфира,

Как власяница грубая, бедна.

Заданный Александром Бенуа тон почитания Петербурга отразился в обсуждениях архитектуры и дискуссиях о городском развитии в первые десятилетия XX века. Как и статья «Живописный Петербург», они в значительной степени строились на образах прошлого. Зодчие вспоминали стили зданий времен Петра I, Елизаветы Петровны, Александра I и стремились воспроизвести их в новых постройках. Много говорилось о сохранении наследия — о вреде застройки каре Адмиралтейства доходными домами, о перегороженной новым зданием площади за Биржей на стрелке Васильевского острова. Какие-то памятники удалось спасти. Архитектор Иван Фомин, например, убедил профессиональную общественность в ценности Чернышева моста екатерининских времен. Разговоры о текущем плачевном состоянии городского хозяйства и предполагаемом векторе развития столицы тоже велись, но казались куда менее весомыми и возвышенными.

В 1918 году Петербург, под влиянием политической ситуации изменивший имя на Петроград, перестал быть столицей. За время гражданской войны на его долю выпали чудовищные лишения: население сократилось примерно втрое, уровень жизни в 1921 году оказался в несколько раз ниже, чем в 1913-м. Трагический поворот событий поспособствовал тому, что петербургский миф окончательно стал мифом о прошлом. До революции Александру Бенуа и Анне Ахматовой временем, куда хочется вернуться, казался золотой век Александра Пушкина и Карла Росси; после — образ потерянного рая стал включать в себя всю историю города вплоть до последнего мирного 1913 года. Петербург в сознании просвещенных людей превратился в легендарный Китеж, город славы и беды, который невозможно предать так же, как мы не забываем могилы своих близких.

На протяжении советских лет восхищение старым Петербургом, его изучение были одним из способов идеологически противостоять существующему политическому режиму. Роскошь ампирных площадей и дорогих доходных домов служила антитезой серости и однообразию социалистического быта, доказательством возможности принципиально другой жизни.

Традиция воспринимать Петербург исключительно как город прошлого, музей под открытым небом существует до сих пор.

Трамваи, мосты и разрастание Петербурга

Начиная с 1890 года прирост населения в Петербурге составлял около полумиллиона человек каждое десятилетие. До поры до времени больше жилья удавалось создавать в рамках существующей городской структуры за счет увеличения высоты домов и застройки дворов. Постепенно эта возможность исчерпывалась. Центральные части города к рубежу XIX–XX столетий оказались заселены крайне плотно. Самыми людными были Московская, Литейная, Казанская и Спасская части — то есть районы, примыкающие к Невскому проспекту.

В Московской части плотность населения в 1900 году составляла примерно 46 300 человек на квадратный километр. Для сравнения: в самом густонаселенном современном городе-миллионнике, столице Филиппин Маниле этот