Нежные страсти в российской истории. Любовные треугольники, романтические приключения, бурные романы, счастливые встречи и мрачные трагедии - Сергей Евгеньевич Глезеров
«Он погиб под кинжалами персиян, жертвой невежества и вероломства. Обезображенный труп его, бывший три дня игралищем тегеранской черни, узнан был только по руке, некогда простреленной пистолетною пулею», — отмечал Александр Пушкин.
«Тело Грибоедова везли из Тегерана очень медленно, — отмечал в своем очерке Владислав Ходасевич. — 11 июня, невдалеке от крепости Гергеры, произошла его знаменитая встреча с Пушкиным. Наконец шествие приблизилось к Тифлису, где находилась вдова со своими родными».
В журнале «Сын Отечества» в 1830 году приведен рассказ неизвестного автора за подписью «Очевидец» о том, как тело Грибоедова доставили в Тифлис: «Дорога из карантина к городской заставе идет по правому берегу Куры; по обеим сторонам тянутся виноградные сады, огороженные высокими каменными стенами. В печальном шествии было нечто величественное… Вдова, осужденная в блестящей юности своей испытать ужасное несчастье, в горестном ожидании стояла с семейством своим у городской заставы; свет первого факела возвестил ей о близости драгоценного праха; она упала в обморок, и долго не могли привести ее в чувство».
«Это было 17 июля 1829 года ровно через год и один день после их стремительного объяснения; ровно в самую годовщину того дня, который провел Грибоедов “повиснув на губах” княжны Нины Чавчавадзе. Самый же брак их продлился всего три с половиной месяца. Грибоедов был прав, когда писал, что его живой роман во сто крат занимательнее романов Купера», — отмечал Владислав Ходасевич.
Чтобы замять этот «инцидент», за смерть российского посла Персия «заплатила» богатыми дарами, в числе и знаменитым алмазом «Шах», который теперь хранится в коллекции Алмазного фонда.
Нина Чавчавадзе узнала о гибели мужа только спустя несколько недель после случившегося. От нее до последнего скрывали, что произошло, никто не мог взять на себя смелость рассказать ей о беде в Тегеране. Когда же она наконец узнала о страшной кончине мужа, то у нее случились преждевременные роды. Новорожденный прожил всего один час…
Нина Грибоедова никогда больше не вышла замуж и не снимала траурных одежд — ее называли «черной розой Тифлиса». К ней не раз сватались, но красавица-вдова не мыслила себя с кем-то, кроме незабвенного Сандро. Память о нем она хранила до конца жизни.
Умерла Нина в 1857 году от холеры, ухаживая за родственниками во время эпидемии. Ей было сорок четыре года и последние слова посвящены единственному возлюбленному: «Что только не перенесла твоя бедная Нина с той поры, как ты ушел. Мы скоро свидимся, свидимся… и я расскажу тебе обо всем. И мы уже навеки будем вместе, вместе…»
Они вместе в тбилисском Пантеоне на горе Мтацминда. Надгробие венчает памятник в виде плачущей вдовы, а надпись на могильной плите — свидетельство великой любви и верности Нины Грибоедовой: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?»
«Никого ближе ее нет на земле»
«О нем рассказывали страшную историю: будто он имел на содержании одну женщину, которая его заразила, и будто болезнь и неблагодарность этой женщины привели его в исступление, так что однажды он приготовил ветошку, пропитанную скипидаром… (наложил на нее) и зажег. Она в сильных мучениях умерла. Зная мягкий характер Кипренского, я не мог поверить, что он мог совершить столь бесчеловечный поступок, разве под влиянием вина, будучи не в своем виде», — вспоминал известный гравер Федор Иванович Иордан, имея в виду широко распространившиеся по Риму слухи о том, что художник убил натурщицу.
Орест Кипренский действительно страстная натура. Когда в шестнадцать лет он испытал первую любовь, то едва не принес ей в жертву свое дарование и будущность в искусстве. Однако красавица, покорившая его сердце, отдавала предпочтение военным. Безутешный юноша решился на отчаянный шаг. Под предлогом свидания с родными он отпросился из Академии художеств и, нарушив стройный порядок дворцового вахтпарада, обратился к императору Павлу с просьбой перевести его в военную службу.
Как отмечает историк Ирина Грачева, исследовательница биографии Ореста Кипренского, по тем временам за столь неслыханную дерзость можно было серьезно поплатиться. Однако вспыльчивый государь находился в добром расположении духа и передал юношу обер-полицмейстеру с наказом отправить обратно в Академию…
Золотая медаль, которую Кипренский получил в 1805 году за картину «Дмитрий Донской на Куликовом поле», дала ему право в числе семи лучших воспитанников Академии художеств отправиться за границу, прежде всего в Италию, о которой все они мечтали. Однако Наполеоновские войны, разразившиеся в Европе, надолго отодвинули поездку. Только в 1816 году императрица Елизавета Алексеевна, супруга Александра I, выделила сумму из собственных средств на поездку художника за границу.
О. Кипренский. Автопортрет, 1828 г.
Именно в Италии Кипренский стал знаменитым. Он — первый из русских живописцев, кому знаменитая галерея во Флоренции, Уффици, заказала автопортрет. Традиция собирать автопортреты больших художников появилась в галерее еще в XVII веке. Когда в начале 1818 года истек срок пребывания Кипренского за границей, в кабинет императрицы пришло письмо, в котором художник просил позволить ему задержаться. Просьбу удовлетворили, а через год Кипренский вновь попросил об отсрочке возвращения в Россию. И императрица снова распорядилась за свой счет обеспечить ему кредит в заграничных банках. Истек и этот срок, а Кипренский не спешил возвращаться. Причиной стали личные обстоятельства. В его доме поселилась шестилетняя Анна-Мария Фалькуччи (или Мариучча, как называл ее художник) — беспризорная девочка, по сути, брошенная на произвол судьбы. Ее мать, уличная женщина, отдала дочь Кипренскому в качестве натурщицы.
Как отмечают биографы, Кипренский, лишенный в детстве семейного уюта и родительской ласки, близко к сердцу принял горести малышки и старался окружить свою питомицу заботой и вниманием. Писатель и искусствовед Василий Васильевич Толбин в статье «О.А. Кипренский», помещенной в журнале «Сын Отечества» в 1856 году, приводил не дошедшие до нашего времени письма Кипренского к друзьям, в которых тот с неподдельной нежностью отзывается о своей воспитаннице.
«Она одна соединяет в себе для моего сердца, для моего воображения все пространство времени и мира, — писал он к одному из друзей. — Как можно оставаться равнодушным, видя около себя существо, которое живет и дышит только что для меня… которое удовлетворяет сердце мое своею нежностью, гордость мою — своею покорностью…»
В другом письме, написанном вскоре после отъезда из Италии, Кипренский признавался: «Ты не поверишь, как может иногда блаженствовать отец чужого дитяти — это я испытываю на себе! Полагаю, ты понимаешь, что я хочу этим выразить. Ты не можешь, ты не должен, я уверен,
