Дети русской эмиграции - Л. И. Петрушева
Приехавши в Чехию, мы остановились в Подкарпатской Руси, младшая сестра моя, с которой мы совершали путешествие, уехала в гимназию. Меня оставили дома, так как здоровье мое было подорвано 2-летней работой в школе взрослых. Конечно, попавши в более благоприятные условия, здоровье мое быстро улучшается, и я пишу письмо Адриану Петровичу с просьбой, чтобы принять меня в гимназию; да, ответ пришел, Адриан Петрович пишет, вы можете приехать в нашу гимназию и держать экзамен экстерном, таков закон для всех кончавших II ступень. В голове возникала масса вопросов, что же мы за несчастные? Неужели мы виноваты в образовании этих школ? Ответа могут быть два: да или нет. И, конечно, я согласна с первым, потому что святых людей нет, каждый в чем-нибудь да провинился, а раз так, следовательно, виноваты не один и не два человека в этом великом несчастье, а виноваты все, а отвечать одному за всех тяжело и обидно. Но на второе письмо ответ был гораздо мягче, и Адриан Петрович прислал мне разрешение приехать в гимназию. И вот после всех бед и несчастий, которые пришлось пережить, жизнь потекла более спокойно, по-гимназически. И теперь только приходится думать о том времени, когда мы сумеем работать для Родины и когда настанет время отблагодарить, как следует, нашим братьям-чехам.
Досужева Вера.
Мои воспоминания от 1917 года до поступления в гимназию
Мне было девять лет, когда возникла русская революция. С тех пор у меня остались самые туманные, но очень тяжелые воспоминания. Тогда я ни в чем не давала себе отчета.
В это время мы жили в имении во Владимирской губернии. Везде говорили о большевиках и о том, что надо бежать. Вначале мне казалось это забавным. Большевики мне казались разбойниками. Я думала, зачем от них бежать, когда отлично можно их победить, но все же мысль о побеге меня очень занимала; меня только удивляло, почему все такие грустные, взволнованные и озабоченные. Удивляло меня и то обстоятельство: как-то сразу у нас стало меньше служащих, а те, которые остались, по большей части были как-то грубы и непочтительны к моим родителям. Постепенно мое беззаботное настроение пропадало, и я поддавалась общему грустному, даже не грустному, а тяжелому настроению. Было решено бежать в Москву как можно скорей. Я была страшно рада, не отдавая себе еще ни в чем отчета, я уже страшно боялась большевиков. Все ночи никто из старших не спал, все как будто чего выжидали. В одну из таких беспокойных ночей на наш дом напали большевики. Я проснулась от ужасного крика и шума, я страшно испугалась и побежала будить мою M-le, но все уже давно были на ногах. С моим братом сделался сердечный припадок, мне показалось, что он умирает, и я стала дико кричать и реветь. Большевики боролись еще во дворе врукопашную с нашими крестьянами. Я в исступлении все время кричала и бросилась по лестнице вниз. Большевики победили и ворвались в дом. По дороге я встретила мою старую няню, которая меня подхватила и куда-то понеслась со мной. Мне было плохо, дальше я ничего не помню. Когда я пришла в себя, мы ехали на простой телеге на станцию. Потом я узнала, уже по рассказам, что большевики разграбили весь дом, арестовали моих родных, но в конце концов напились, и мы в ту же ночь бежали.
До Москвы мы добрались благополучно. В Москве было тоже страшно неспокойно. Все были в каком-то странном, как мне казалось, в безумном состоянии. Все стали страшно нервными и раздражительными. Несколько раз нападали на наш дом, врывались в квартиру с обысками, арестовывали родных и куда-то увозили. Все это время было страшно тяжелое. Убили много родных, родственников и знакомых. Мы остались жить в Москве. Мама служила, но ее жалованья далеко не хватало. Мой старший брат, которому в то время было 11 лет, тоже работал. Мы три года потеряли в физических работах, и, конечно, об умственном труде и думать было нечего. В Москве был голод. На улицах валялись трупы умерших с голоду людей и животных. В это время я уже вполне сознавала весь ужас. Умерших сваливали, как ненужный хлам, в общие могилы, нет, даже не могилы, а ямы, и зарывали, конечно без отпевания.
<19>17–<19>18–<19>19–<19>20–<19>21 годы были очень и очень трудные и тяжелые, а особенно <19>19–<19>20 годы. <В> <19>22 году мама решилась расстаться со мной и братом, и мы вместе с тетей приехали сюда. Да, мама даже с удовольствием отпустила нас, ведь мы бы в России не могли получить абсолютно никакого образования. Моего старшего брата исключили из гимназии за то, что он сын инженера, а не рабочего. Очень много было ужасных переживаний, опасений, я понимала, что я нужна маме, и всеми силами старалась ей помогать.
Здесь, на чужбине, для меня началась новая жизнь, и все прошедшее мне кажется каким-то ужасным кошмаром.
6 класс[127]
Оздровский Роман.
Мои воспоминания от 1917 года до поступления в гимназию
Жил я в 1917 году в гор<оде> Владимире, на Клязьме. Февральская революция во Владимире, как почти во всей России, была бескровной, ограничилась несколькими инцидентами: толпа жестоко избивала губернатора, губернаторшу и полицмейстера. Их вели в городскую тюрьму. Участником этого зрелища я не был, но мне передавали очевидцы, что дело происходило так. Когда после ареста губернатора с женой вели в тюрьму, толпа, окружавшая их, становилась все больше и больше. Было много женщин. Они-то на них и набросились. Толкали на мостовую, они падали, их подымали и опять бросали. А затем все было спокойно приблизительно до июля. В июле местный совет с<оциал>-д<емократов> в контакте
