Последнее интервью - Бэлла Алексеевна Куркова

Или там еще с кем-нибудь. Я говорю:

– Почему с вами-то нельзя?

– Нельзя.

Потом я поняла почему. Он заикался немножко. Я его отвела как-то в сторонку и сказала:

– Давайте эксперимент. Я вам клянусь, что вы не будете заикаться. Мне нужно, чтобы именно вы давали интервью.

Кстати говоря, сейчас выложил Пятый канал сюжеты тех лет, и есть там выставка Тутанхамона, на которой я, молоденькая, беру интервью у Пиотровского Бориса Борисовича. И он прекрасно говорит.

Телевизионный журналист

Телевидение в шестидесятые годы считалось так себе. Радио уважаемо было еще со времен блокады. Когда мне предложили работу корреспондентом на телевидении в информации, я страшно удивилась и страшно обрадовалась.

У нас были распределены объекты. В мои объекты входили колхозы, совхозы и заводы. Благодаря этому я до сих пор очень хорошо знаю, где какие были заводы, как они работали. Где и что они выпускали.

Однажды я перепутала два завода. И вместо завода Свердлова оказалась совсем на другом… А везде была жуткая пропускная система. Только случайно нас пропустили по тем документам, которые выписывало бюро пропусков завода Свердлова.

В информации широчайшее поле деятельности. Сегодня ты едешь в Кириши, завтра ты – в совхозе, потом в колхозе имени Ленина. Послезавтра – на «Красном выборжце». Дальше едешь в Царское Село, в Лицей. Я мгновенно узнала весь город, познакомилась с массой интересных людей. Это было самое замечательное время.

На телевидении есть правило: когда разговариваешь с человеком, не важно, какой это человек. Просто рабочий, который с трудом, может быть, складывает фразы, или великий оратор, такой, как Анатолий Александрович Собчак, которого можно было слушать часами. Важно, чтобы ты внимателен был. Что у тебя на душе происходит, что происходит на работе, дома или где-то еще, это не должно никак проявляться. Ты должен смотреть человеку в глаза. Чтобы он понимал: он тебе крайне интересен. Тогда все получается. Получается репортаж, получается фильм.

Однажды я еду в Смольный – снимать короля Ливии, он прибыл в Ленинград с визитом. Из Смольного мы с королем отправились в Эрмитаж, где он хотел посмотреть импрессионистов. И тут выяснилось, что свет для съемок включать мы не можем, потому что у короля глаза очень болезненно реагируют на свет. Это маленький пример того, что во время съемок мы узнавали много еще каких-то таких подробностей о людях и, в том числе, о сильных мира сего.

Мне нравилось все в работе тележурналиста. С реставраторами я прошла все шаги реставрации. Дворцы стояли без крыш, особенно загородные. Когда начали восстанавливать, то не было архитектурных планов. Растрелли вообще все лепил и строил без планов. Строил, разрушал, потом опять строил. Я была знакома с Кедринским[13], который делал проект воссоздания, не имея старых чертежей.

Я считаю, что те, кто строили, и те, кто восстанавливали, – в равном положении. Когда пришлось воскрешать Екатерининский дворец, то анфиладу и залы сначала делали из фанеры. Так проверяли размеры.

Я видела воссоздание. Работали круглогодично. Там все было обтянуто холстами, холод был собачий, вечно реставраторы пили чай. Никаких столовых, конечно, не было. Никому в голову не приходило их организовать.

Я видела, как возрождают Янтарную комнату. Я видела те мозаики, которые Фридрих подарил. При мне показывали кусок янтаря, к нему подбирали фольгу цветную – подкладывали разноцветные подложки под эту фольгу. Тут же я вмешивалась во все это дело, тут же говорила:

– Это – дрянь, а вот это красиво светит.

А мне рассказывали, что это как раз плохо смотрится.

На телевидении было много интересного. Надо было постигать эту профессию. Потому что на телевидении редактор все равно в какой-то степени интересуется режиссерской работой. И глаза должны по-другому смотреть на все.

Как-то мы ехали на какую-то съемку, и один человек мне сказал:

– Давайте заедем на рынок, я домой капусты соленой куплю.

И ходит по рынку долго, выбирает. Я говорю:

– А как ты выбираешь капусту-то?

– А очень просто: по тому, как она смотрится на телевидении. Вот я так ее вижу. Я, понимаешь, так уже привык. Я смотрю, что хорошо будет выглядеть на съемке, а что – нет.

И я поняла: вот когда ты дойдешь до такого состояния, ты – настоящий телевизионный журналист. Я теперь могу сказать с точностью: я и на еду, и на одежду, и на жизнь, на все смотрю – как это будет выглядеть на телевидении. Когда я что-то вижу в пространстве, я рассматриваю это с точки зрения того, как это снять. И как это будет выглядеть на экране.

«Убрать члена Политбюро, убрать депутатку…»

Когда меня сделали главным редактором молодежной редакции, я рыдала, как сумасшедшая, категорически отказывалась, потому что хотела работать в информации. И тогда меня вызывают к председателю Комитета по телевидению и радиовещанию Ростиславу Васильевичу Николаеву[14], который говорит так:

– Значит, так: ты приказом назначена главным редактором молодежной редакции, я его подписал. Но если ты попробуешь отказаться, выкладывай прямо сразу партийный билет.

Я говорю:

– Как это – выкладывать билет?

– А очень просто. Ты журналистом в Ленинграде уже не будешь никогда работать.

Он ударил в самое мое больное место. Я пыталась умолять его оставить меня в информации хотя бы просто корреспондентом. Какое там…

В общем, мне пришлось согласиться и перейти в молодежную редакцию. Оказалось, что эта редакция тонула. И нужно было что-то придумать.

Это был сначала ужас. Я помирала с тоски. А потом вдруг ребята стали приносить сценарии. И оказалось, что в молодежке работают умные и интересные люди. А потом мы придумали, что будет у нас программа под названием «Пятое колесо»…

Люди мечтают о голубых городах, о полете в космос, может быть, еще о чем-то. А я в журналистике мечтала, чтобы было свободное телевидение. Когда не будут кромсать каждую фразу.

Были времена, когда на телевидении работать было очень трудно. Мы все пользовались эзоповым языком для того, чтобы сказать правду о нашей жизни. Знали этот язык и знали, как его употреблять. И начальство вроде бы знало, но что-то вынуждено было принимать и пропускать. Однако очень все-таки надоедали бесконечные окрики: «Это слово вычеркни!» Вычеркни то, вычеркни другое.

Я помню, как Сергей Курехин[15] и Сережа Шолохов[16] у нас в «Пятом колесе» играли, как в шахматы, в игру «Депутатка». Там фигурами были и секретари обкомов, и министры. Там можно было поменять одного члена Политбюро на двух