Последнее интервью - Бэлла Алексеевна Куркова

Бузинов умер не так давно, в 2006 году. И я не видела никогда такого количества народа на отпевании в Казанском соборе. Казалось, туда съехались все спальные районы Петербурга. Весь храм (а он большой!) был забит. Люди везде стояли. С Виктором прощался настоящий Ленинград. Истинные питерцы и те, кто приехали потом в этот город.

На его похоронах люди кидались ко мне:

– Нам бы на Бузинова посмотреть.

Гроб был окружен плотно, а люди-то никогда не видели его лица. Он же по радио вещал. Всем хотелось увидеть, каким был Виктор Бузинов. В первый и в последний раз на него посмотреть. И тогда я подошла к жене Виктора и говорю:

– Где фотографии Виктора можно взять?

Она тут же сообразила, послала за фотографиями Виктора на «Радио России», где он работал. Привезли много фотографий, и я попросила у настоятеля разрешения встать с фотографиями Виктора в Казанском соборе. Люди хотели попрощаться с человеком, которого они никогда не видели, но голос которого хорошо знали. Это тоже удивительно. Вот какой был журналист Виктор Бузинов.

Александр Шарымов

Когда я работала на радио, придешь, бывало, в семь часов утра, а из какого-нибудь уголка вдруг появляется Саша Шарымов[10] с дочкой. Жена его уехала на постоянное жительство в Америку и оставила дочку на Сашу. И Саша с дочкой так и жили на радио, можно сказать. Они там ели, они там учили уроки.

Саша был удивительный человек. Во-первых, очень обаятельный. Во-вторых, очень красивый. Любили его все. Но ему нелегко жилось, хотя он был талантливее, чем мы, учившиеся вместе с ним на одном курсе. Невероятно горько, что Саша не стал знаменитым.

Саша со мной учился на отделении журналистики филфака, тогда это было отделение. Нас было всего 60 человек, четыре группы языковых. Саша учился, по-моему, во второй группе. Мы с ним часто ездили на каникулы к его родным в Пермь.

В Перми главным режиссером драматического театра работал отец Саши Шарымова. Денег на самолеты у нас тогда не было. Поезд идет тихо, 38 часов. И мы разговариваем о всякой всячине, в том числе об истории. Но Саша мне ни слова не говорил о том, что пишет книгу о Петербурге и Приневье. О доисторических временах Петербурга. Он изучил историю всех этих мест. Этому цены просто нет.

Как всякий человек, наверное, не родившийся в Ленинграде, я понимаю Сашу. Я понимаю, почему он увлекся и сел за такой фундаментальный труд. Приехав в Ленинград, Саша влюбился в этот город.

Думаю, по сей день есть люди, которые считают, что не надо было здесь строить этот город. Я в какой-нибудь сильный дождь тоже говорю:

– Нашел же Петр Великий, где построить столицу!

Питер я обожаю, на него насмотреться не могу. Все дворцы знаю, кажется, почти наизусть. Город такой никто не мог больше придумать. Его строил Петр. Как же им не любоваться? Ведь придумать этакое чудо – как это могло возникнуть в какой-то одной голове? Кругом вода. Климат, прямо скажем, не ангельский, но такой неземной красоты я не видела ни в любимой Венеции, ни в любимой Италии, ни во Флоренции, ни в Париже. Нигде. Это все другое… Петербург – это наше. И можно сказать, что именно Петр Великий подарил нам, журналистам, возможность творить в этом городе любые красивые передачи.

До последнего часа своей жизни Саша набирал книгу о Петербурге. В ней почти тысяча страниц. Саша знал, что умирает, у него не было денег, чтобы заплатить за набор, он терял зрение, но все равно печатал. Шарымов умер 17 апреля 2003 года. Книга «Предыстория Санкт-Петербурга» вышла уже после его смерти.

Он завещал, чтобы мы собрались у ступенек филфаковских, которые ведут к Неве, и отправили его прах путешествовать по морям и океанам, чтобы Саша смог побывать на всем земном шаре прежде, чем уйти в вечность.

Борис Борисович Пиотровский

Вернусь в 1960-е. Трудность устройства на работу заставила меня думать о том, что я все еще неотесанная. Хоть на Чукотке было много воспитанных людей, но я не очень еще обтесалась. А в Ленинграде, я понимала, люди живут необыкновенные. И с этим я столкнулась довольно быстро…

Началось это открытие с того момента, когда я мчалась по лестницам Эрмитажа как сумасшедшая. Меня останавливает высокий человек:

– Куда вы так мчитесь? В Эрмитаже так не ходят.

Я говорю:

– А как ходят?

Он пошел медленно, не держась даже за перила. Высокий, уже немолодой мужчина.

Он говорит:

– А что вы видите, когда вы так несетесь по лестницам?

Я попыталась объяснить, что я вижу. Он мне в ответ:

– А что вам надо от Эрмитажа?

Эрмитаж тогда, в шестидесятых годах, еще наполовину или даже меньше был открыт. Залы многие были закрыты. Я не растерялась, отвечаю:

– Я увидела именно то, что мне было интересно. И посмотрела, как вы ходите.

– Мы с вами несколько раз сходим тогда по лестницам. Приезжайте по вторникам, у меня дверь всегда открыта. Прямо входите, и мы будем ходить сначала по лестницам, потом по Эрмитажу.

Я ему уже успела рассказать, что я с Чукотки приехала. Я говорю:

– Интересно. А у вас кабинет есть здесь?

– Да. А что?

– А где этот кабинет-то? И кто вы такой, вообще?

– Я директор Эрмитажа. Меня зовут Борис Борисович[11].

– Директор Эрмитажа? Вы – директор Эрмитажа?

– Ну да.

Долго шевелились мои мысли, очень долго. Я говорю:

– Ладно, я тогда приду к вам. А можно посмотреть сейчас, как выглядит ваш кабинет?

– Можно.

Должна сказать, что у Бориса Борисовича кабинет выглядел так же, как у его сына, нынешнего директора Эрмитажа Михаила Борисовича Пиотровского[12], которого мы все любим очень и уважаем. Тоже горы книг, столов не видно, шпалеры висят. И горы, горы, горы, горы книг. Их присылают разные издательства, нужно кого-то оценить, какие-то книги для библиотеки, что-то посмотреть. Разобрать это – адов труд. По-моему, невозможно. Я много раз пыталась самые большие поднять – они валятся из рук. Они еще и тяжелые.

Борис Борисович Пиотровский был очень добрый. Запомнился мне его благородный взгляд. Михаил Борисович унаследовал доброту и сердечность отца.

Когда я пришла на телевидение и стала снимать репортажи, то для Бориса Борисовича самое важное было, чтобы я приезжала на час раньше, чем съемки. Чтобы все посмотреть спокойно и подготовиться без журналистской суеты.

Выставки все время открывались. Я снимала много в Эрмитаже, но Борис Борисович мне всегда говорил:

– С