Евгений Шварц - Михаил Михайлович Кунин
Потом ставили какую-то крошечную пьеску Леонида Андреева, в которой также играл Евгений. Репетировали в пальто – так было холодно. Когда после репетиции в сумерках актеры вышли на полумертвый Большой проспект, то Шварц вспомнил, как увидел этот проспект впервые, как вздрагивала красная молния по стене кинотеатра, и тоска охватила его. «Унылый театр, унылая роль, пустая душа, даже музыка для меня как бы распалась на составные части, не затрагивала, как чужая, – вспоминал Евгений Львович свои впечатления того времени. – И даже мучения моих прошлых лет показались прекрасными рядом с сегодняшней пустотой».
Дальнейшие театральные постановки не состоялись, потому что все доходы театра шли на отопление промерзшего здания и жить стало не на что. Вода в пожарной бочке на сцене превратилась в глыбу льда. В марте, с появлением весеннего солнца, в зрительном зале стали подтаивать замерзшие стены, вода хлюпала под ногами, зрителям было неуютно и они уходили с представлений, обещая вернуться и досмотреть спектакль летом.
«Отношения в Театральной мастерской так запутались, денег давала она так мало, критиковали мы друг друга так искренне, с таким презрением, что с концом дела почувствовали только некоторое облегчение, – описывал Шварц этот существенный для театра момент. – Теперь я понимаю, что мы могли бы сохранить театр. Актеры наши оказались гораздо сильнее, чем казалось нам в те дни… А веры не было – за отсутствием диктатора. Театральному коллективу необходим убежденный и сильный человек, который говорит решительно: вот это хорошо, а это плохо. Даже в случае споров с ним, неизбежных в женственной актерской среде, коллектив сохраняется. Такого человека у нас не было».
«Театральная мастерская», увы, разваливалась на глазах. Впрочем, каждый ее участник постепенно нашел свое место в жизни. Антон Шварц впоследствии стал выдающимся чтецом. Александр Костомолоцкий перешел в театр Мейерхольда. О последующей судьбе Гаянэ Холодовой Евгений Львович написал так: «Ее уважали и готовы были полюбить, но она не допускала этого. Если меня губила роковая, словно наговоренная, насланная бездеятельность, то ее убивала бессмысленная, самоубийственная, полная беспредметной злобы и до ужаса нечеловеческая, воистину нечеловеческая энергия. Она прославилась исполнением в Театре новой драмы роли Елены Лей в драме Адр. Пиотровского “Падение Елены Лей”. Позже работала в Большом Драматическом театре. Но из-за своего разрушающего темперамента подолгу не уживалась ни в одном театральном коллективе».
Сам Евгений Шварц c развалом театра лишь получил новый импульс к движению в петроградскую литературную среду.
Глава вторая
«Серапионы» и Чуковский
После закрытия «Театральной мастерской» все артисты были выселены из общежития, и Гаянэ с Евгением поселились в небольшой двухкомнатной квартирке во дворе дома на углу Невского и Литейного.
Евгений брался в этот период за любую работу – грузил в порту уголь со студенческими бригадами, работал в депо на Варшавской железной дороге, играл в «Загородном театре» и пел комические куплеты наподобие таких: «С семейством тетя Мотя / Приехала сюда. / Певцов всех озаботя / Своим фасоном, да». В театре Шварц подрабатывал также парными скетчами вместе с женой, получая за вечер два миллиона рублей, на которые тогда можно было купить несколько бутербродов с черным хлебом и селедкой.
Гаянэ Холодова так рассказывала о «Загородном театре»: «Это был театр почти балаганного типа, на Загородном проспекте, в здании бывших Семеновских казарм. По вечерам рассаживался небольшой духовой оркестр, зазывал публику. Руководил этим театром И. Н. Кролль[49]. В первом отделении мы со Шварцем играли скетч “Рыжая”. Я – рыжая, меня надо ревновать и убить. Шварц – ревнивец и убийца.
Во втором отделении – эстрадные знаменитости <…> Третье отделение – гвоздь программы – комический хор тети Моти. Помню, выходная песенка начиналась словами: “Семейством тетя Мотя приехала сюда”. Евгений Шварц изображал в хоре пьяненького птичника. Одетый в какое-то тряпье, он был обвешан клетками с птицами, держал в руках зерно и сыпал мимо. Он был уморительно смешон. Все знакомые смотрели по нескольку раз и умирали со смеху».
«По роковому совпадению тех дней работать-то мы работали, а заработков не было, – вспоминал Шварц. – Кроме того, я выступал конферансье. Один раз по просьбе Иеронима Ясинского[50] в бывшем ресторане “Доминик”, который ему поручили превратить в литературный. Затея эта не состоялась, но я выступал перед столиками однажды. В этот вечер там были Тынянов, Эйхенбаум, еще кто-то, не помню, – они занимали два больших стола, составив их вместе. Поэтому я имел успех – они относились ко мне с доверием. Я был наивным конферансье. Я, по своей идиотской беспечности, и не думал, что люди как-то готовятся к выступлениям. Я выходил да импровизировал, почему и провалился однажды с шумом на одном из вечеров-кабаре в Театре новой драмы. (Там устраивались эти вечера, чтобы собрать хоть немного денег на зарплату актерам)… Я уже тогда умел не смотреть в глаза фактам. Но всё это вместе и страшно напряженная семейная жизнь тех дней привело к полному душевному опустошению…»
Это было трудное для Шварца время, которое по молодости и беззаботности он легко переносил. «У меня была счастливая натура – вот и всё, – рассказывал Евгений Львович. – Беспечность заменяла храбрость, мечтательность – веру… В те дни я стоял на распутье, театр я возненавидел. Кончать университет, как сделал это Антон, не мог. Юриспруденцию ненавидел еще больше. Я обожал, в полном смысле этого слова, литературу, и это обожание не давало покоя. Но я был опустошен… Я никогда не любил самую форму, я находил ее, если было что рассказать. И я был просто неграмотен до невинности при всей своей любви к литературе. Но единственное, что я хотел, – это писать…»
«Женя Шварц потянулся к литературе, – вспоминал об этом времени Николай Чуковский. – Он как-то сразу, с первых дней стал своим во всех тех петроградских литературных кружках, где вертелся и я. Не могу припомнить, кто меня с ним познакомил, где я его увидел в первый раз. Он сразу появился и у серапионов, и у Наппельбаумов, и в клубе Дома искусств. <…> В то время он был тощ и костляв, носил гимнастерку, обмотки и красноармейские башмаки. <…> Шварц стал часто бывать у меня. Жил я тогда еще с родителями, на Кирочной улице. Родителям моим Женя Шварц понравился, и отец мой взял его к себе в секретари. Не понравиться он не мог, – полный умного грустного юмора, добрый, начитанный, проникнутый подлинным уважением к литературе, очень скромный и деликатный»[51].
«Серапионовыми братьями», по названию одноименного сборника новелл Гофмана, называла себя группа молодых писателей, сложившаяся из кружка учеников Евгения
