Последнее интервью - Бэлла Алексеевна Куркова

– Идем туда, где розовые чайки.

Нужно не идти, а бегом бежать, потому что летчик машет, что уже улетать пора. Мы несемся, как два угорелых. Подбегаем – перед нами купа деревьев. Деревья не очень высокие, и над ними крошечные создания, розово-голубые чайки. Они все облетают, все время друг с другом воркуют о чем-то. Зрелище несусветное. Они маленькие, они хорошенькие. И тут Олег говорит:

– Протяни руки и закрой глаза.

Я протягиваю руки, закрываю глаза. Он командует:

– Я скажу, когда открыть.

И вдруг мне что-то ложится на ладони, тяжеленькое. Я открываю глаза, смотрю – коробочка, очень симпатичная, и на ней лежит махонькое розовое перышко от розовых чаек. Цвет необъяснимый, и чуть вкрапления нежно-нежно голубого, где-то серенькое что-то. Я вообще не понимаю, как такие создания появляются. Господь Бог их создает. Это какая-то райская птица. И, не повидав их, можно сказать, ты не видел чуда на земле.

Уходить не хотелось совершенно, и вообще уезжать с Чукотки не хотелось. Не хотела я ни в Магадан, куда меня звал Куваев, не хотела я и в Ленинград. Никуда не хотела…

Мы с ним ворвались снова в этот вертолет, долетели до Апапельгино. Здесь нам надо было проститься. И он мне говорит:

– Ну, ты ведь…

Шум вертолета заглушил его последние слова.

12 августа у Олега был день рождения. Я долго думала, что же поднести ему в подарок. Взяла одну красную туфлю, которую ни разу не надевала, упаковала красиво. Сорвала пучок какой-то травы с одним цветочком и с этим явилась на день рождения.

Уже съехались ребята с разных концов Чукотки, друзья Куваева. Его все очень любили. Олег начал разворачивать мой подарок. Все столпились смотреть. И мне вдруг стало стыдно. Куваев развернул туфельку, обомлел. Он счастлив был, и потом писал мне письма об этой туфельке. Я не была коварной, это случайно получилось, что я стала коварной. В общем, мы праздновали…

До четырех часов утра мы с Олегом бродили по сопкам, по мысам, по каким-то дорожкам, по коробам. Это было прощание с Певеком. Он говорил:

– Я сделаю все для тебя. Только поклянись мне, что ты выйдешь за меня замуж.

Я понимала, что, если я скажу «нет», он неизвестно что сделает. Я уговорила его лететь в Магадан и разобраться со всем нормально. Он же хотел все бросить и просто уехать. Я говорю: нет, не порть себе жизнь, давай, сделай все по-человечески, разберись. Я ему обещала, что его поддержу, помогу ему. Я не хотела с ним ссориться, я хотела, чтобы он оставался как-то в моей жизни. Но замуж не хотела. И не могла. Я любила другого человека. И сказать не могла. Потому что это для него была бы трагедия. Я понимала, насколько это серьезно в нем. И я решила не ссориться. Он взял с меня клятву, что я выйду за него замуж. И я поклялась…

Трибунал

Мы простились. Олег отправился в Магадан, к своим неприятностям. Он написал мне письмо на обратной стороне телеграммы из Апапельгино 24-го сентября 1961 года. Это был день, когда Олег улетел в Магадан. Каждый день я получала от него письма, телеграммы. Целая стопка больших телеграмм – отчеты об этих неприятностях.

Он сам назвал все, что происходило с ним в Магадане, – «трибунал». Там была жуткая разборка, в лучших обкомовских традициях. Ему досталось тогда очень сильно. Речь шла, вообще, о том, чтобы уволить его, отовсюду выгнать, запретить печататься и так далее. Человека словами можно истерзать сильно. Олег человек веселый был и пережил тогда очень большие тяготы. На него полилось столько грязи. И завистников у него много оказалось.

Я назову главных героев, которые устроили судилище над Олегом Куваевым. Это был Израиль Ефимович Драбкин – человек, который возглавлял Северо-Восточное геологоразведывательное управление, где и работал Олег Куваев. И, естественно, первый секретарь обкома партии – Афанасьев Павел Яковлевич.

Друг Алик Мифтахутдинов тоже был против Олега в этом побоище под именем «трибунал». За что я осудила Алика, сказав ему, что так нельзя поступать с друзьями. Забегая вперед, скажу, что позже Олег возглавит писательскую организацию Магадана. Потом, когда соберется уезжать, передаст этот пост Алику Мифтахутдинову. У Алика случится инсульт, его разобьет паралич, и Олег будет преданно ухаживать за ним. Выходит его буквально. Олег простит Алику то предательство…

Почти каждый день от Олега в эти дни я получала или письмо, или телеграмму. Они были печальными, конечно. Письма, по-моему, очень интересные, они характеризуют и всю систему магаданскую того времени. А самое главное – что можно сделать с человеком. Олег это все выдержал. Но не понимал, почему я не пишу.

А я прощалась с Певеком. Я уже почти была в отпуске. То есть я могла бы слетать в Магадан спокойно, поддержать Олега там, чтобы он не был в таком одиночестве. Он писал, как он приходил домой, весь этот кошмар дневной переживал, все эти проработки, все эти объяснительные и прочее. Почему я не полетела сразу с ним? Не понимаю.

Олег без конца звонил. Я специально уходила из дома, чтобы не попасться на эти звонки. Он, как мог, себя утешал. И писал мне об этом в письмах. Все получилось по-предательски с моей стороны.

Я заканчивала какие-то дела в полной неясности, буду ли я в Ленинграде или все-таки вернусь обратно в Певек. У меня хлопоты были. Я что-то раздавала направо, налево. Что-то раздаривала. Я бумаги оформляла, заплатила за квартиру за полгода вперед, потому что отпуск у меня был полгода. Я не знала, вернусь – не вернусь, но на всякий случай заплатила. Душа моя жила в двух городах. Ленинград и Певек. И я никак не могла ее разъединить так, чтобы решить для себя, что важнее: Певек или Ленинград.

Мы дружбу увезли с собой

В разное время мы уезжали с Чукотки, кто раньше, кто позже, но мы увезли с собой все то хорошее, что нас соединяло.

Мы часто встречались с Маршалом не по райкомовским делам, а просто там какую-нибудь ситуацию обсудить. И договорились, что, когда мы уедем с Чукотки, мы навсегда сохраним нашу дружбу и будем всегда поддерживать друг друга во всем. И эту дружбу