По обе стороны океана - Даниил Григорьевич Гуревич
Спустившись вниз, улица упиралась в небольшую площадь, по периметру которой стояли средневековые узкие трехэтажные дома, между которыми была встроена своей задней стеной маленькая церквушка. Каждый дом был своей особенной архитектуры и окраски, совершенно отличающей его от соседнего. Один дом был с витиеватой мансардой, другой – с острой черепичной крышей. На площади расположился фонтан, посередине которого стояла замысловатая фигура Посейдона с трезубцем. От площади разбегались узенькие улочки с такими же причудливыми домами, многие из которых завершались черепичными крышами. Гуляя по городу, я набрел на довольно широкую улицу, тротуар которой выглядел очень необычно. Приглядевшись, я обнаружил, что он был выложен камнями со странными буквами. Пройдя некоторое расстояние, я понял, что на камнях были вырезаны буквы на иврите. Как оказалось потом, вся мостовая на этой улице была выложена из частей от надгробий с еврейского кладбища. То, что она была выложена немцами во время оккупации Львова, было понятно. Непонятно и даже омерзительно было то, что она до сих пор не была заменена нормальным покрытием. Это открытие испортило мне настроение, но ненадолго. Я захотел есть и зашел в маленькое настоящее европейское кафе, в котором среди прочего я заказал совсем не европейское блюдо: тарелочку соленых лисичек со сметаной. С холодным пивом это было умопомрачительно вкусно. Где бы я потом не искал в меню соленых лисичек, я никогда их не находил.
Сами гастроли проходили в Украинском драматическом театре. На всех спектаклях были аншлаги. Директор театра уже вел переговоры о следующем сезоне. Проведя во Львове где-то пару недель, я почувствовал, что городом уже насытился, и меня потянуло домой. Вернее, мне захотелось пойти в пароходство и получить назначение на свое первое судно. Папа возражать не стал, а мама попыталась, но, увидев, что я в своем решении непреклонен, нехотя, но сдалась. Правда, поставив мне условие, – мама в открытую проигрывать не умела. Условие было пустяковым, и я сразу согласился. Мама купила во Львове две украинские напольные вазы: одну голубую, другую фиолетовую. Я должен был отвезти их домой. Поставить их она велела по обе стороны от дивана, на котором я спал. Мама позвонила Ленусе в Питер и попросила меня встретить. Приехал я домой в субботу и уже в понедельник собрался идти в пароходство. Но опять не получилось. В воскресенье я пошел в «Лакомку». Наша официантка Надя организовала для меня столик на двоих. Не прошло и получаса, как она подсадила ко мне миленькую девчушку с длинными светлыми волосами. Надя знала мой вкус и старалась мне угодить. Девушку звали Марина. Ушли мы вдвоем. Так как моя хата была свободна, я повел девушку к себе. Ночью в пылу страсти мы одну вазу ногами опрокинули на пол, и она, естественно, раскололась на две части. Так что в понедельник, вместо того чтобы идти в пароходство, мне пришлось относить вазу на ремонт. Сдав вазу, я опять привел Марину к себе. И потом произошло самое обидное. Когда я провожал ее домой, мы почему-то разговорились о французском кино. Марина вдруг заявила мне, что она не любит французов.
– Почему? – удивился я.
– А они похожи на евреев, – был ее веский ответ.
Хотя, если бы она была хоть немного образована, то знала бы и о деле Дрейфуса, и то, что Франция известна своим антисемитизмом. Но я не стал пускаться в дискуссию. Я просто сказал ей:
– Au revoir[10]. – Повернулся и пошел домой.
На следующий же день я пошел в пароходство и сказал, что отпуск свой закончил. В отделе кадров понимающе улыбнулись и направили меня на сухогруз «Ладогалес». Судно мое отходило из Мурманска. В пароходстве мне выдали билет на поезд. Я взял маленький чемоданчик, прошедший со мной по всей Европе, и отправился начинать свою самостоятельную, взрослую жизнь. В чемоданчике, кроме белья, свитера и рубашки, лежал еще огромный пакет жареных сухариков, которые мне приготовила мама и которые я грыз, когда меня одолевала качка. Я забыл упомянуть, что страдаю морской болезнью. Меня укачивало даже при самой небольшой волне в три балла. Причем только в килевую качку: когда судно на волне поднимается вверх, а затем опускается вниз. На боковую качку, когда судно переваливается с борта на борт, я никак не реагировал. На «Зените» курсантские кубрики находились на нижней палубе, так что качка ощущалась не так сильно, и все равно меня тошнило так, что есть я не мог. Когда же качка была сильнее, я просто не вставал с койки и постоянно бегал на палубу, чтобы вырвать, перевалившись через фальшборт. Во время такого шторма я говорил
