По обе стороны океана - Даниил Григорьевич Гуревич
– А родители? – спросил я дрогнувшим голосом.
– Они на работе, дурачок, – улыбнулась Наташа.
– А школа?
– Пропущу. Могу заболеть. Любовь – это же болезнь, да? – сказала она, приложив свою большую ладонь к моей щеке.
– Да.
Ночью я долго не мог заснуть. Завтра может произойти то, что со мной никогда раньше не происходило, и что уже давно занимало мои мысли. В десять утра я позвонил в дверной звонок. Дверь открылась сразу, словно Наташа стояла около двери и ждала, когда я позвоню. На ней был халатик, в котором я никогда раньше ее не видел. Она пропустила меня в квартиру, и я почувствовал легкий запах духов, который раньше никогда не чувствовал. Она взяла меня за руку и повела по коридору к кухне, затем налево – в свою комнатку. Комната тускло освещалась светом из кухни. Прямо напротив двери вдоль стены стояла большая кровать, занимающая больше половины комнаты. По правой стенке вытянулся маленький одностворчатый платяной шкаф. Больше ни для чего там места не было. Пропустив меня в комнату, она вошла сама и прикрыла за собой дверь. В комнате стало почти темно, и лишь ее силуэт освещался полоской света, проникающего через прикрытую дверь. Она подошла ко мне и стала расстегивать мой бушлат. Сняв его, она положила мне на плечи свои руки. На ее застывшем напряженном лице одни лишь глаза казались живыми. Они смотрели прямо в мои, и в них были страх, отчаяние и любовь. Впрочем, любовь в ее взгляде была всякий раз, когда она смотрела на меня. С того первого дня, когда она открыла мне дверь в их квартиру.
– Поцелуй меня, – еле слышно сказала она, прижимаясь ко мне. – Пойдем ляжем, – прошептала она мне на ухо, когда я отпустил ее губы.
Мы легли на кровать и опять прижались друг к другу. Наташа вплотную приблизила ко мне свое лицо и быстро, словно боясь не успеть, заговорила:
– Но мы вовремя остановимся, Даня. Да? Мы не должны идти до конца. Не сейчас. Пожалуйста! Только когда ты меня тоже будешь любить, как я тебя люблю. Тогда да. А сейчас еще нет! Обещаешь? Да?!
– Да, конечно, – сказал я, расстегивая на ней халат… Мы вышли из ее комнаты совсем обессиленные и безумно голодные.
Мы решили, что я завтра приду опять, но утром она позвонила и сказала, что заболела ее мать. После школы мы опять пошли целоваться в кино, а на следующий день я ушел в море. Из Ленинграда мы пошли в Геную, где из-за забастовки грузчиков простояли целую неделю. Затем взяли груз во французском порту Руан и повезли его в Калининград. С того дня, когда мы в конце сентября вышли из Ленинграда, я по несколько раз в неделю посылал Наташе радиограммы. Она же писала мне каждый день. Постепенно интервалы между моими радиограммы стали увеличиваться, она же продолжала присылать свои ежедневно. Притом что я посылал свои бесплатно, а ей они обходились в копеечку.
Полгода практики проскочили, как один растянутый во времени день. Также пролетело и остальное время в училище. До самого последнего дня я не мог поверить, что смогу его окончить. Но все же окончил. Правда, событие это было омрачено моим подлым поступком, значение и размер которого я осознал лишь много лет спустя. Тогда же я жил, как мы сами это называли, без царя в голове. Но с приближением старости человек, вспоминая прожитую жизнь, начинает переосмысливать ее. Словно готовя себя ко встрече со Всевышним. Хотя всю свою жизнь я был неверующим. И первое, что ты вспоминаешь, – причинил ли ты кому-нибудь настоящее горе. Или еще хуже: разрушил ли ты жизнь близкого тебе человека. Мне перебирать свою память долго не пришлось. То, что я совершил по отношению к самому дорогому и любимому человеку, останется со мной на всю мою жизнь. Этим человеком был мой отец. У меня в кабинете, под стеклом письменного стола, хранятся самые дорогие для меня фотографии. Среди них на самом заметном месте, в правом нижнем углу, там, где я ее никогда ничем не закрываю, – последняя фотография отца, сделанная перед самой его смертью. Лицо у него на ней такое, словно он уже умер. Но не будем трогать отца. Я начал приносить людям горе намного раньше, уже в тот период своей юности, который я сейчас описываю. И одной из первых «жертв» моего характера была Наташа Плешак. Ведь я очень долго с ней встречался, зная, что она меня любит. Мне ее любовь была очень приятна, тешила мое самолюбие. Но не более. Сам я любви к ней не испытывал. Правда, к моей чести, я никогда ее любовью не пользовался. Но это совсем не оправдывает поступка, простить которого Наташа не смогла. Я тогда заканчивал училище. Мы с ней встречали у Стаса Новый год. Под утро я, сам того не ожидая, сделал ей предложение. Она прижалась ко мне и заплакала. Затем предложила позвонить и сообщить об этом ее маме. Мы позвонили ей посреди ночи. Лидия Алексеевна очень обрадовалась и поздравила нас. Какое-то время мы обсуждали наши планы на будущее, а потом, утомившись, сидя на стульях, заснули. После того, как мы проснулись, я к этой теме больше никогда не возвращался. Наташа через несколько месяцев уволилась из ДЛТ, где она после школы работала продавщицей, и устроилась горничной на океанский пассажирский лайнер «Пушкин». А еще через какое-то время вышла замуж за своего начальника. В следующий раз мы увиделись уже много лет спустя.
* * *
Окончив училище в июне шестьдесят седьмого, я, Юрка и Плешак получили распределение в Балтийское морское пароходство. Перед тем как приписать нас к судну, в отделе кадров нам дали месячный отпуск. Я сначала хотел от отпуска
