Евгений Шварц - Михаил Михайлович Кунин
Впоследствии он еще раз приезжал в Петроград, импульсивно решив объясниться с Милочкой, но снова увидел ее в обществе Третьякова. Юнкер не мог не знать, что Женя влюблен в Милочку уже несколько лет, но упорно навещал ее и, как чувствовал Женя, ощущал неподдельный интерес к себе со стороны девушки. В ярости Женя заявил Милочке, что она больше не любит его, потому что влюблена в Третьякова. Вернувшись в Москву, он почувствовал, что жизнь его не может продолжаться «по накатанной колее», и решил идти на войну.
Когда Женя принял это решение, его мир, потерявший цвет и ласковость, стал понемногу восстанавливаться. Он уже не был в одиночестве, один против своей беды. У него появились надежды – бессмысленные, но успокоительные, одурманивающие надежды – поразить, наказать Милочку за ее измену военной славой или славной смертью. Кроме того, уход на войну одним ударом разрубал запутавшийся узел Жениных университетских дел. Он безнадежно отстал, ненавидел юридические «дисциплины» – само это слово наводило на него тоску. Он не верил, что подготовится к экзаменам, и думал, что готовиться к ним будет труднее, чем воевать с немцами. И наконец, ему казалось, что он мог бы взять на себя часть общей тяжести. Сначала он решил поступить в военное училище, но выяснилось, что, будучи православным и русским по документам, а также имея русскую мать, в военное училище Женя может поступить только с высочайшего разрешения, так как отец у него еврей. Для поступления же добровольцем препятствий не имелось, и Женя по чьему-то совету выбрал артиллерийский дивизион, расположенный на Ходынке.
Вскоре он сообщил домой, что уходит на фронт. Написал Юре Соколову и получил ответ, в котором Юра отговаривал Женю от этого шага и осторожно намекал на подлинную причину его решения: «Мяса ешь поменьше!»
Несмотря на то что Жене исполнилось уже восемнадцать лет, он терялся, выходя из привычного ему круга. Его оскорблял и пугал тон, которым с ним разговаривали писари военных комиссариатов. А тут еще пришла телеграмма отца: «Запрещаю как несовершеннолетнему поступать добровольцем». И вторая телеграмма, извещающая о приезде мамы. Она приехала растерянная, и давно утраченная близость между ними помешала настоящему объяснению. В итоге его желание идти на фронт ослабло, и Женя сдался. До поры до времени он остался московским студентом, приезжая в Майкоп на лето и на рождественские каникулы и время от времени навещая родителей в Екатеринодаре.
В конце 1914 года он отправился к родителям и случайно оказался в одном вагоне с Милочкой. Из воспоминаний Шварца: «Последний с ней разговор был так тяжел, что мне не хотелось с ней говорить. Многолетняя, тяжелая моя любовь сорвалась, рухнула, осталось только место в моей душе, которое эта любовь занимала. Я еще не понимал этого, но смутно было у меня на душе… Я не смел признаться себе, что всё ушло. Я надорвался, перегорел, переболел… С уходом любви словно пружину вынули из души. И я стал через некоторое время ничем. Трудно теперь подвести итоги, “с расходом свесть приход”. До сих пор вижу я Милочку во сне, всё на майкопских улицах…»
Это влюбленность имела огромное значение для личностного роста Шварца. «Если бы Милочка была другой, – пишет он в другом месте, – был бы и я другим. И всю жизнь влюблялся бы иначе <…> Я без этой любви не привык бы считать праздник обыкновенным состоянием человека». Познав силу и праздничность мечтательной, поэтической влюбленности, он впоследствии привнес ее в свое творчество, озарив его особым светом.
* * *
Женя вернулся в Москву без Антона и поселился в Замоскворечье. Одно из окон съемной комнаты выходило на Москву-реку. Воспоминания о Майкопе продолжали согревать его душу, и в Замоскворечьи виделись черты майкопского бытия.
Из письма Жени Шварца Леле и Варе Соловьевым этого периода:
«Властительницы дум!
Общественные деятели!
Сливки гимназии!
Посылаю свой адрес. Не пугайтесь. Около моего переулка еще ходят трамваи. Но дальше! Дальше фабрики, казармы и мрачное здание Павловской больницы (построенной при Павле I). Одним словом – окраина. Здесь холодно, даже очень холодно и скверно. Живу почти не в Москве. Мой переулок почти весь сделан из двух-одноэтажных деревянных домов. Перед каждым – палисаднички с кустами и лавочками. На лавочках по вечерам сидят парни и поют “Марусю”. Одним словом, Майкоп. Только мой дом кирпичный, трехэтажный и у квартиры есть номер, как в городе.
Слушал “Кармен”. Удивлялся, куда пропал голос у Дамаева. Вышел в фойе и читаю: “По болезни Дамаева партию Дона Хозе исполняет Кипаренко”. Часть публики извещения не читала и восторженно ревела: “Дамаев, Дамае-ев!” Бедный певец! У Кипаренко вместо Хозе вышел хоз, во всем армянском значении этого слова»[26].
Погружение Шварца в театральную и культурную жизнь Москвы не прекращалось.
В конце учебного года Женя начал готовиться к экзаменам. Экзамен по римскому праву был им провален, и на другое утро родителям в Майкоп была отправлена лаконичная телеграмма: «Римское право умирает, но не сдается!» Зато философию права Женя хотя и с трудом, но сдал. А поскольку для перехода на следующий курс было достаточно сдать только один экзамен, то Женя стал второкурсником. На летние каникулы 1915 года он отправился в Майкоп.
* * *
Самым ярким и запоминающимся событием того лета стало для Жени и его друзей большое путешествие через Кавказский хребет в Красную Поляну – их последний совместный поход. «Старшим был Константин Константинович Кузнецов, – рассказывала Варвара Васильевна Соловьева, – рыжий, высокий (старше нас лет на десять, а может быть и больше). <…> Пошли в горы Варя Соловьева, Женя Шварц, Юра Соколов, Алеша Соколов, Миша Зайченко, М. Хоботов…». «В Хамышках, – вспоминает Алексей Васильевич Соколов, младший брат Юры – последнем селе перед выходом к перевалу – не смогли достать проводника и, расспросив местных знатоков горных троп, пошли сами (это было рискованно) и добрались благополучно до перевала… Тогда не было туристских пунктов, шли через безлюдные места, еду
