Дети русской эмиграции - Л. И. Петрушева
Мои воспоминания о гражданской войне лучше бы назвать воспоминаниями о России. Потому что в этот период я больше видел Россию, чем войну. Вот почему они не носят тяжелого характера; тяжелое таилось и заглохло, от него отворачивается душа.
20 лет
Рассказ из жизни на фронте в 1917 году, переданный мне моим сослуживцем в одну из долгих осенних ночей в Галлиполи
Рассказчик не лишен был поэтической жилки, и начал он приблизительно так. Весна уже вошла в свои права и уже оживила своим дыханием спящую под долгим зимним покрывалом землю. Дремавший в дымке лес подернулся белым пухом. Жадно тянулась к солнцу каждая веточка, каждая пробуждавшаяся травка. И звонкий жаворонок уже запел свой «Заздравный гимн весне».
Вдоль опушки леса черной изогнутой линией тянутся ряды окопов. Здесь три года изо дня в день люди, оторванные от дома, переживали длинный крестный путь. Живительное дыхание весны принесло им, кроме своей чарующей красоты, усилившуюся тоску по родным местам и новые веяния. Веяния также заманчивые и так много обещающие.
Оказывается, что кровь, проливаемая ими в течение трех лет, проливается совершенно напрасно; что труды и лишения, принесенные ими на алтарь Отечества, бессмысленны. Появились люди, которые смело и дерзко бросали в их серые мозги такие чистые на вид и правдивые слова, что «все люди – братья», что «немец не враг, а брат» и что «враг тот, кто посылает их на эту бойню».
Вопрос этот, мучивший всех солдат, которые боялись и в то же время любили своего ротного командира за его строгость, обсуждался ими во время затишья. Юркий, всезнающий солдат из молодых объяснил им смысл всего происходящего. Он говорил о наступившей свободе, о равенстве и возбуждал их против командира, который, согласно новым приказам, уже не имеет права требовать отдания чести; что солдаты теперь имеют вместо обязанностей только права и т. д. С чисто демагогическим приемом призывал их к тому, чтобы удалить с поста этого командира. Под влиянием этих будирующих речей в душе каждого стали пробуждаться все те незначительные и мелкие обиды, которые они претерпели. У каждого стало просыпаться чувство ненависти. Все как-то вдруг забыли о его заботах и заслугах перед ротой, о том, как он, рискуя жизнью, спасал своих солдат. С этого времени все стали к нему относиться подозрительно, не верили его словам, призывавшим к исполнению долга. Поползли липкие сплетни, что он изменник, что часть денег, причитающихся им, остаются у него и т. д. Все говорили, что в других частях ничего подобного нет, что теперь все равны и за проступки наказаний не налагается. Его стали ненавидеть и сторониться.
Месяца через два объявлено всеобщее наступление. Командир, согласно чувству долга, ведет роту в бой. Дезорганизованные солдаты не выдерживают. Бой кончается неудачей. Масса убитых. Всеобщий ропот. Все винят в этом командира. Страсти разгораются, и необузданная толпа с гиком и ревом набрасывается на командира и убивает его…
Назначен новый. Он не подтягивает солдат, всячески потворствуя им, заискивает у них, называет их «товарищами». Предоставленные сами себе солдаты стали еще хуже. Из прежних, дисциплинированных, они превратились в разнузданную, голодную и оборванную толпу…
Рассказывавший это мне передавал, что месяц спустя после самосуда нередко приходилось слышать от этих солдат такие слова: «Вот бывший командир, так это был настоящий командир; все были при нем и сыты, и одеты; не чета теперешнему, который только заботится о своем кармане да поет нам сладкие речи о свободе. А если и наказывал прежний за что-нибудь, так на то она и служба; нашего брата, если не подтягивать, то он хуже свиньи будет вести себя». В теплые летние вечера на постах, в землянках часто можно было видеть кучки солдат, с теплою любовью вспоминавших убитого ими командира. Все прежнее хорошее вспоминалось ими: и сытый, довольный вид солдат при нем, хорошо одетых и подтянутых, и его неподкупная честность и храбрость, с которой он выручал их в трудную минуту боя.
Рассказ этот, глубоко запавший мне тогда в душу, теперь самому, когда я его написал и перечитал, кажется бледным. Влияние ли это времени или пережитых потрясений – сам не знаю.
19 лет
Весь период гражданской войны я находился в Персии. Мой отец состоял на службе у персидского правительства, служа в Персидской казачьей Его Величества шаха дивизии. Время было беспокойное, часто приходилось переезжать из одного города в другой. Первое время незнакомая и чуждая обстановка сбила и спутала меня, но вскоре я привык и до такой степени освоился с тамошним укладом жизни и обычаями, что потом долго не мог освоиться, попав в конце 1919 года в Тифлис к бабушке. Мой отец отправил меня туда для поступления в учебное заведение. Еще в Персии заинтересовался естествознанием, находясь под сильным впечатлением окружающей, подчас действительно волшебной, природы Гиляндской провинции.
В Тифлисе я сразу же попал под влияние А. Б. Шелковникова, который в то время получил задание основать отделение Кавказского музея в Эривани. Заметив во мне большой интерес к естественным наукам, А. Б. занялся мною, и вскоре я форменным образом «влюбился» в естествознание. Только теперь я начинаю понимать, как замечательно опытно В. Г. увлекает меня и руководит моими занятиями. Через А. Б. я вскоре познакомился почти со всем научным персоналом Кавказского музея, Тифлисского ботанического сада, обсерватории и еще многих других подобных же учреждений. Скоро А. Б. купил для будущего отделения Музея великолепный микроскоп, и начались мои занятия бактериологией.
Вначале А. Б. сам занимался со мной, но потом передал ведение моего «бактериологического образования» опытному бактериологу. Через несколько месяцев почти незаметных занятий я освоился с микроскопической техникой и целым рядом сведений из бактериологии; но тут начались сборы и приготовления к предстоящей экскурсии в еще мало исследованные области Армении.
Этой экспедиции не суждено было осуществиться. Грузинское правительство создавало массу препятствий и затруднений для вывоза необходимого научного багажа.
А. Б., видя, что время проходит даром, решил начать работать по обработке богатого материала, собранного им в различное время на Кавказе, мне же он дал самостоятельную задачу. Снабдив меня необходимыми принадлежностями, он поручил мне произвести сбор материала по фауне насекомых и пресмыкающихся в Кахетии. Через несколько дней я уже ехал в имение своей тетки, находящееся недалеко от Сигнахи. Нечего и говорить, что все лето я провел самым деятельным образом. Материал удалось собрать довольно большой. Часть его мне удалось вывезти за границу, и только сейчас я начал определять богатую фауну жуков Кахетии.
Осенью А. Б. взялся за обработку собранных мною пресмыкающихся.
