За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень
Булгаковская Москва. Малый Могильцевский переулок, 3. Здесь 30 апреля 1925 года состоялось бракосочетание М. А. Булгакова, а в сентябре 1932-го – развод с Л. Е. Белозерцевой и уже 4 октября 1932 года – бракосочетание с Е. С. Шиловской
[Фото автора]
– Везет этому Булгашке! Одна жена загляденье, так он от нее к другой красавице уходит.
В сентябре на неотапливаемой даче стало холодно, и Любовь Евгеньевна вернулась на Пироговку. Сразу сказала:
– Довольно вам деньги на гостиницы тратить. Переезжайте сюда. Я буду в своей комнатке тихонечко сидеть.
– Мне уже обещали для тебя отдельную квартиру вахтанговцы, – смущаясь от такого великодушия уже бывшей жены, лепетал рыцарь Ордена Любви и Верности.
И некоторое время они так и жили: Миша и Люся в его кабинет-спальне, а Люба в своей комнатке. Составили расписание, в какие часы завтракать, обедать и ужинать в гостиной, чтобы не пересекаться. Но Любовь Евгеньевна нарочно являлась не в срок:
– Ах, вы еще не докушали? Извините. Но я ведь вам не помешаю. Лямур де труа нам не грозит. Из Маси-Колбаси не получится ни Лили Брик, ни Полины Виардо, ни этой, как ее, которая у Герцена и Огарева была на двоих. А, кстати, было ли такое у знаменитых людей, чтобы один муж жил с двумя женами?
– Иаков. С Лией и Рахилью.
– Это в древности? А в недавние времена?
Ей доставляло какое-то непонятное удовольствие смотреть на новую жизнь своего недавнего мужа. Причем с ним она разговаривала так же, как раньше, и с Шиловской – как будто они по-прежнему закадычные подруги.
Елена Сергеевна однажды не выдержала и сурово произнесла:
– Любовь Евгеньевна, у меня к вам огромная просьба: не называйте больше Михаила Афанасьевича Масей-Колбасей.
– А что, несолидно? Ну ладно, не стану. По имени-отчеству?
– Можно просто Мишей.
– А Макой? Его все так зовут.
– Ну, Макой еще куда ни шло.
Так Люба и Люся стали на «вы».
Звери границ между владениями не признавали и шастали по всей квартире. Елена Сергеевна их не особо жаловала, на шерсть животных у нее имелась аллергия, краснел и чесался нос, зудело в уголках губ и глаз. Доктор выписал порошочек, но он помогал лишь наполовину.
– Бутончик, не ходи к ним, они малохольные, – шепотом говорила Любовь Евгеньевна, но так, чтобы ее слышали. И добавляла громко: – Не волнуйтесь, я, когда от вас съеду, всех моих дружочков с собой заберу.
Вахтанговцы обещали вот-вот, да все никак. Перспектива скорейшего переселения в Нащокинский теперь уже казалась нереальной – уж очень тамошняя стройка не походила на такую, что скоро завершится. Дай бог, если не до Нового года, то хотя бы к весне следующего.
Расписаться решили все в том же загсе в Малом Могильцевском, просто почитательница Булгакова пообещала: как только бракоразводные документы окажутся на руках у обоих, на другой день она их распишет за милую душу.
Дети оставались с отцом, и Елена Сергеевна постоянно навещала их в Большом Ржевском, что очень злило Михаила Афанасьевича.
– Умиротворился, – говорила она о Шиловском. – Такое хорошее письмо моим родителям написал, я кусками прямо запомнила: «Дорогие Александра Александровна и Сергей Маркович!.. Мне хочется, чтобы вы правильно поняли случившееся. Я ни в чем не обвиняю вашу дочь и считаю, что она поступила честно. Наш брак был счастливым, но он пришел к своему естественному завершению. Люся поступила правильно. Полюбив другого человека, решила жить с ним, а не вести монотонную совместную жизнь с мужем, которого разлюбила. Я бесконечно благодарен Люсе за то огромное счастье и радость жизни, которые она мне подарила. Я сохраняю самые лучшие и светлые чувства к ней. Мы расстаемся друзьями. Вам же я хочу сказать, что искренне и горячо любил Вас как родителей Люси. Ваша дочь перестала быть моей женой, но осталась близким и дорогим мне человеком». И подписался: «Любящий Вас Женя Большой».
– Я сейчас зарыдаю! – сердито отозвался человек, которого она полюбила.
– Не надо так, Миша. Женя великодушный и благородный человек. И мы с ним можем договариваться. Ты знаешь, что он еще сказал? Говорит: «Когда-то я без дуэлей забрал тебя у твоего первого мужа, адъютанта Неелова. Бумеранг вернулся».
– Согласен, – примирительно вздохнул Булгаков. – Евгений Александрович – золото. Я бы на его месте штафирку-писаку сразу застрелил.
Свое письмо родителям Люся писала в присутствии будущего нового мужа: «Полтора года разлуки мне доказали ясно, что только с ним жизнь моя получит смысл и окраску. Михаил Афанасьевич, который прочел это письмо, требует, чтобы я приписала непременно: …тем более что выяснилось с совершенной непреложностью, что он меня совершенно безумно любит».
Несмотря на все хлопоты, связанные с внезапной, но такой желанной переменой в жизни, Михаил Афанасьевич сидел по ночам калачиком, под лампой – кошка, и продолжал работу над романом о Мольере, и ему как никогда легко и свободно писалось. Тем более что за образом Мольера стоял он сам, с теми же обидами и оскорблениями, которыми щедро награждала жизнь обоих, чьи пьесы шли на ура, но их постоянно то запрещали, то разрешали, то вновь запрещали.
«Известие о запрещении подлило масла в огонь. Все хотели видеть пьесу, в которой осмеивались люди высшего круга – посетители салонов, – увлеченно писал Булгаков. – В то время, когда парижане кипели, обсуждая новинку, книгопродавец де Люинь явился в театр и покорнейше попросил предоставить ему копию рукописи, каковая ему предоставлена не была. Словом, каждый работал в своем направлении, и в конце концов хитрая механика Мольера дала хорошие результаты. Он нашел каких-то покровителей среди сильных мира сего, весьма умело сослался на то, что будет искать защиты у короля, и недели через две комедию разрешили к представлению, но с исправлениями. Ликовали в труппе неописуемо, а Мадлена шепнула Мольеру только одну фразу:
– Поднимайте цены вдвое!
Практичная Мадлена была права. Верный барометр театра – касса – показал бурю. 2 декабря состоялось второе представление, и театр, дававший при обыкновенных сборах примерно четыреста ливров в вечер, дал в этот вечер тысячу четыреста ливров».
И это все было про него тоже, да к тому же и практичная Мадлена появилась в его жизни – Елена Сергеевна заявила, что отныне будет лично вести дела великого писателя, как некогда Сниткина спасла Достоевского от постоянного облапошивания и потери многих доходов.
Восстановленные «Дни Турбиных» шли через два дня на третий,
