По обе стороны океана - Даниил Григорьевич Гуревич
Они перебежали к французам, а в начале сентября тысяча девятьсот сорок пятого года уже были в Италии. В Римини Нина впервые увидела море. Оно было гладкое, как зеркало, и голубое, как небо над ним. Также она впервые увидела не разрушенный войной город и улыбающихся людей на улочках. И жить она стала не в однокомнатной избе, а в большой трехкомнатной квартире. Но самое главное – через два месяца у нее должен был появиться ребенок. Сандрино родился в сорок шестом году. В том же, что и я. Через несколько лет после рождения сына Лоренцо стал учить Нину своему мастерству. У нее для этого были все данные: она была тоненькой и очень гибкой. После беременности, как и ожидал Лоренцо, все это к ней вернулось. А еще через несколько лет, увидев, что их сын Сандрино любит слушать музыку, они купили ему аккордеон. Вскоре Сандрино тоже стал работать в цирке, подыгрывая артистам на арене.
Для Нины наступили долгие годы безоблачного счастья. Но, видимо, такова природа человека – он не умеет долго радоваться своему счастью. В конце концов ему такая жизнь приедается, ему делается невмоготу, и тогда он начинает думать о переменах, искать какой-то новизны. Только Нина не стала искать новизны. Она, пресытившись настоящим, стала тосковать по своему прошлому. Правда, вспоминая свое прошлое, она не видела его таким, каким оно было. Она не видела своей жалкой избы с одной комнатой, где они ютились всей семьей, деревенские улицы, покрытые непроходимой грязью, не чувствовала запах навоза и собачьего дерьма, который, проникнув в их избы, овладел всей деревней. В своих воспоминаниях она видела танцульки под гармошку в их убогом клубе, ухаживания парней, которые всегда волочились за ней, слышала смех своих подружек. В конце концов она видела свое счастливое девичье лицо в мутном зеркале, висевшем в их избе. Вот эти-то счастливые воспоминания своей молодости слились у нее в одно обширное понятие – Россия. Для нее Россия стала сопоставимой с домом. И она захотела вернуться домой. В Россию.
Начались бесконечные разговоры с Лоренцо о возвращении в ее дом. Но она не была настолько глупа, чтобы проситься в свою родную деревню. Она понимала, что ее приход в советское посольство с прошением об эмиграции в СССР будет воспринят там как сенсация, и она может поехать в любой город в стране. Хоть в Москву, хоть в Ленинград. И она оказалась права. Но Лоренцо ни в какую не соглашался возвращаться. Он помнил свои дни в советском партизанском отряде, а затем и в советской армии. Он помнил людей и их взаимоотношения, помнил, с какой легкостью они доносили друг на друга, их идолопоклонничество перед Сталиным и советской системой. Он не мог забыть, что его собирались арестовать в захваченном советской армией Берлине. Он знал, что ждет в России его, познавшего в своей прошлой жизни свободу. И что ждет маленького Сандрино, который не знал никакой другой жизни, кроме свободной.
Когда уговоры Нины перешли в выкручивания рук, и замаячила перспектива потерять не только ее, но и сына, Лоренцо сдался и признал свое поражение. Нина в знак благодарности предложила ему самому выбрать город проживания: Москву или Ленинград. Лоренцо выбрал Ленинград. Прожив всю жизнь в приморском городе, он не представлял, как можно жить вдали от воды. А со своим переплетением рек и каналов Ленинград назывался Северной Венецией. Да и построен был этот красавец город в основном итальянскими архитекторами. Все это хоть как-то будет напоминать ему о его любимой Италии. И Лоренцо выбрал Ленинград.
В Советском посольстве им открыли визу в СССР в начале февраля. Но Нине не хотелось, чтобы Лоренцо, а особенно Сандрино начинали свою новую жизнь в разгар лютых февральских морозов. И она под любым предлогом оттягивала отъезд. Наконец, когда тянуть уже больше было невозможно, они в начале июня вылетели в Ленинград. Им повезло, и город встретил их солнечной погодой. Нина никогда не была в Ленинграде. Она вообще ничего, кроме своего совхоза, в России не видела. В аэропорту их встречала партийная делегация, теле- и фоторепортеры и небольшая толпа граждан с советскими и итальянскими флажками. Что интересно, Лоренцо сразу подумал, что все это типичная советская пропаганда; Нина же была уверена, что вся встреча – это искренняя радость тому, что она наконец вернулась на родину. После того, как пара чиновников произнесли краткие приветственные речи (что подтвердило теорию Лоренцо о пропаганде), их вместе с одним из тех самых чиновников посадили в автобус и повезли в их новый дом, где жила и наша семья. Когда автобус въехал под арку нашего огромного дома, у Нины загорелись глаза, и она победоносно посмотрела на мужа. Как я уже описывал раньше, наш дом был выстроен в форме огромного прямоугольника, внутри которого был разбит большой сад. Их завели в парадную, где они поднялись на лифте на четвертый этаж. Чиновник открыл ключом дверь, и они вошли в квартиру. Чиновник включил свет, и перед ними открылся длинный коридор. По правую сторону было три двери, за которыми он поворачивал налево. Нина опять торжествующе посмотрела на мужа. Чиновник прошел по коридору, остановился около второй двери и открыл ее. Перед ними распахнулась довольно большая, метров в двадцать комната, в которой стояли две кровати и диван. Напротив дивана на тумбочке – маленький телевизор, по той же стенке – платяной шкаф, и посредине –
