За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень
– Ну, так бы сразу и объяснял, а то лез все в какие-то дебри.
– Каждый стремится отбить у другого спектакли и актеров. И сейчас благодаря мне настал звездный час Станиславского. Он во что бы то ни стало хочет победно поставить Гоголя, ржет над своим врагом за то, что тот считает себя таким древним и исконным, что чуть ли не с самим Гоголем общался и присутствовал, когда тот читал Пушкину «Мертвые души». Нарядившись девочкой Малашей, сидел на печи и слушал, а потом, когда Пушкин произнес: «Боже, как грустна наша Россия!» – разревелся во все рыло, был уличен в подслушивании и бит на конюшне розгами.
Комдив Евгений Александрович Шиловский
Конец 1920-х
[Из открытых источников]
– Мака! – воскликнула, смеясь, Любаша, махнувшая и пару бокалов пива, и рюмок пять водки, оттого смешно запьяневшая. – Опять врака!
– Бутоном клянусь! – кричал изрядно охмелевший Булгаков. – Даже фотография сохранилась, как Немировича, переодетого Малашей, стаскивают с печи.
– Нет, Мака, – принимая игру, возразила Любовь Евгеньевна, – Малаша – это у Толстого. Девочка, которая подглядывала, как Анна Каренина целуется с Вротским… фу ты, с Вронским. Она еще кидала в них камнями, а они потом поймали ее, сняли штаны и выдрали ремнем.
– Да не ремнем, – поправил Михаил Афанасьевич, – а за уши надрали. И не у Толстого, а у Чехова в «Злом мальчике».
Так они сидели и, дурачась, наслаждались жизнью, а вокруг них каруселью ходили Бутон и Флюшка.
– Сейчас еще Рогаш придет, – сказала Любовь Евгеньевна.
– Это еще кто? – испуганно удивилась Нюша, убирая одни тарелки и ставя другие.
– А, ты у нас еще недавняя, многого не знаешь, – ответила Любовь Евгеньевна. – Рогаш – это у нас домовой. Он добрый, но как начнет врать, будто учился в Оксфорде, так хоть святых выноси.
– Батюшки! Неужто домовой? А я не видала его ни разу.
– Мы тоже.
– А как же говорите, что он вам врет?
– Так врет же!
– Ничего я у вас не понимаю. Смешные вы. Слыхала в очереди, про вас говорили: «И как это они еще не арестованы?» Вот чего. Правда ли, что вы, Михаил Афанасьевич, личным врачом у Колчака были?
– Было дело, – кивнул Булгаков. – Сначала у Колчака, но потом меня Деникин переманил. А Колчак с Деникиным люто друг друга ненавидели. Деникин считал, что в каждом солдате надо воспитать личность, а уж потом посылать его в бой за Русь Святую. А Колчак, напротив, развивал теорию, что солдаты – босявки и должны лишь выполнять приказы. И мне деникинская позиция была ближе. Вот я и лечил сперва Александра Васильевича, потом Антона Ивановича. Колчак был желчный, оттого и страдал коликами, а Деникин добряк, у него сердчишко пошаливало.
– Так вас и впрямь могут прийти и арестовать, – всплеснула руками Нюша. В сей момент в дверь позвонили, и Нюша застыла, накинув ладонь на раскрытый роток. Бутон бросился к двери с лаем, отрабатывая полученные желудочные наслаждения.
– Анна Матвеевна, ты отчего застыла? – бросил Булгаков. – Любого гостя зови за стол!
– Пронеси господи… – бормотала Нюша, идя открывать дверь, и едва она повернула замок, как дверь с грохотом распахнулась и в квартиру ворвался страшный человек. Глаза его, обычно излучающие добрую и светлую лазурь, теперь заволоклись свинцовыми тучами, в которых сверкали молнии. Шинель он, как видно, оставил в автомобиле, на нем были защитного цвета френч и синие бриджи. Но главное не это, а то, что из кобуры он сразу же извлек револьвер и наставил его на ошарашенного Булгакова.
Да, читатель, ты, как всегда, догадлив, и перед обитателями квартиры номер шесть предстал гнев Божий в лице полковника Шиловского.
Елена Сергеевна Шиловская, впоследствии Булгакова
Конец 1920-х
[Из открытых источников]
– Стоять, ни с места! – гаркнул он, и теперь можно было увидеть, каков он бывал на военных фронтах. Не скромная обаяшка, стесняющаяся лишний раз изобразить анекдот в компании творческой богемы, а Зевс Громовержец, явившийся истребить безбожников Серебряного века. По его приказу Булгаков встал и замер.
– Ой, горе-то! – захныкала Нюша.
– Гражданин Булгаков, – сообщил Зевс. – Я пришел, чтобы убить вас! Приготовьтесь, пожалуйста, к смерти.
Последнее вежливое обращение, все же сорвавшееся с губ бывшего представителя аристократии, дало малую надежду.
– По какому, позвольте спросить, праву? – пробормотал приговоренный к смерти.
– По праву обманутого мужа, – ответил каратель, и в голосе его пробежали трещинки отчаяния и боли. – Вы подло вползли в мою семью. И за это приговорены к смертной казни. Приговор обжалованию не подлежит.
– Боже, какая сцена! – воскликнула подвыпившая Любанга. – Я никогда…
– Вы, сударыня, тоже являетесь жертвой, – сказал ей обманутый муж. – Ваш супруг изменяет вам. И, к величайшему сожалению, с моей женой.
Пауза затянулась, а значит, никто никого убивать не хотел. Кабы хотел, пуля давно бы свалила жертву. Михаил Афанасьевич видел мрачную пещерку револьверного дула, красные эмалированные шпалы на петлицах френча и хотел пригласить: «Присаживайтесь с нами отобедать», но понимал, что это могло быть воспринято как издевка.
– Евгений Александрович, – произнес Мака, вообразив себя играющим роль Алексея Турбина. – Прошу вас выслушать меня.
– Говорите, – гробовым голосом ответил полковник, и дуло пистолета опустилось, теперь оно стало смотреть не в сердце обольстителя, а в его коленную чашечку. Все равно страшно и жутко.
– Судя по всему, нет нужды изворачиваться.
– Да, это так. Доказательства бесспорные.
– Признаюсь… И ты, Любаша, должна это узнать… Я был некоторое время… У нас был роман с Еленой Сергеевной. Мы тайно встречались.
– Скажи на милость! – почему-то весело восприняла сообщение Белозерская.
– Это не розыгрыш, – добавил Михаил Афанасьевич, удивляясь такой реакции со стороны жены. – Но я готов выслушать от вас, Евгений Александрович, условия, чем может быть заменена моя смертная казнь?
– Ничем, – ответил Шиловский, но не вполне уверенно.
– Я готов принять все ваши условия, – настаивал осужденный.
– Извольте. – Дуло револьвера опустилось еще ниже и теперь нацелилось на большой палец ноги писателя. Подлец Бутон, доселе забившийся в угол спасать свою сытую жизнь, теперь собачьим чутьем понял, что не все потеряно, вышел
