Длинные ножи - Ирвин Уэлш

Рэй Леннокс. Этот беспокойный полицейский. Даже не осознавая полностью моего существования, он, кажется, уже подбирается ко мне, ощущая мое присутствие. Он клиент Салли, ее пациент, и все же он появляется сначала с Гаретом Хорсбургом, а затем, совершенно некстати, на лодке Билли Лейка в Эссексе. И главное, во время самого потенциально опасного случая из всех – в палате больницы Глазго с Лорен Фэйрчайлд.

И это тот человек, имя которого было последними словами Галливера.

Леннокс.

Я не верю в совпадения. Но я верю в энергетические поля. Леннокс находится в центре всего этого, и до сих пор ему не удавалось соединить все точки. Но это сделает. Он, безусловно, доставляет гораздо больше хлопот, чем Уоллингем, о чьих привычках я узнал от Лейка и который, как я ожидаю, сам того не зная, выполнит грязную работу. Этот идиот Лейк, тупой, как пробка, искренне считающий себя кем-то вроде гения криминального мира и все же на нашей последней встрече с растерянной агрессией задававшийся вопросом о том, кто его сдал. Ответ был простой: он сам себя сдал, вывалив все мне, баран. Конечно, ни он, ни Уоллингем никогда об этом не узнают, но по крайней мере один из них заплатит.

– Фреда показала мне шрамы, – Салли теперь внимательно на меня смотрит. – Сказала, что ему нравилось прижигать ее сигаретой. Это его возбуждало. Но этого было недостаточно. С каждым новым визитом сигарету на коже надо было держать все дольше. Эрксин был таким же извращенцем, как и все остальные, – говорит она, и глаза ее холодно блестят.

Я позволяю ей уходить от темы, потому что это ей нравится, особенно потому, что с клиентами ей приходится быть такой последовательной. Но, чтобы написать нашу историю, мне нужно еще кое-то узнать. Все дело ведь в подробностях.

– Чем Эрскин отличался от тех двоих?

– Полагаю, после Галливера и Пиггот-Уилкинса он был легкой добычей. Но устранить жестокого приспешника патриархального режима – это ведь достойный ответ, не так ли?

Я киваю в знак согласия. Думаю о Ройе. Моя ненависть пока тлеет где-то внутри. Надо было дорезать Пиггот-Уилкинса, когда была возможность. Лишить его члена, который он пихал в мою сестру, как меня лишили руки. Вот это было бы правосудие. Салли должна это полностью понять. Если перефразировать ее саму: Леннокс, каким бы добрым или благонамеренным он ни казался, является слугой коррумпированного государства, которое существует для того, чтобы препятствовать этому правосудию.

Она с минуту молчит, потом кивает в ответ. Она знает, о чем я думаю. В этот момент я вижу суровый блеск в ее глазах, который, возможно, говорит: когда-то ты сам был частью того же государственного аппарата. Разумеется, так оно и было. В средствах массовой информации моя работа, так же как и работа полиции, заключалась в защите богатых и их собственности. Я просто был частью отдела пропаганды, работающего на правящие верхи. Но это в прошлом.

– Потом пришел Рэй Леннокс и рассказал мне о Гиллмане, – продолжает она. – и, в частности, о небольшой поездке в Таиланд. Не такой урод, как Эрскин, но его напарник, человек весьма недалекий. Он – наша следующая цель.

– Спасибо, – говорю я ей, пытаясь быстро нажать кнопку "Стоп", несмотря на мою неживую руку. Мне приятно, что удалось так быстро выполнить эту сложную задачу. Вспоминая о том, сколько телефонов сломал, я понимаю, что прогресс налицо..

Я отвинчиваю протез.

Она смотрит на культю всего несколько секунд, а потом задирает юбку и стягивает трусики.

– Сделай так, чтобы мне было не все равно, – просит она, пока я наношу гель на запястье. Когда мне удалили руку, то в больнице мне швами стянули кожу над раной. Многим женщинам это нравится: здоровенный дрын, который всегда твердый.

Начинаю медленно, но становлюсь неуклонным, когда набираю ритм. Вскоре я слышу, как учащается ее дыхание, затем она начинает тихо стонать. Глядя на нее, я вдыхаю запах ее волос. Как хочется ее поцеловать в губы. Но нельзя. Это запрещено. Я трусь о ее ногу, обрабатывая ее своим приспособленным для любви запястьем. Перед глазами встает алый туман, когда я кончаю на нее, всегда до того, как она достигнет своего собственного жестокого экстаза. Сам разрядившись, я должен продолжать пялить ее. Я чувствую, как мышцы ее влагалища сжимаются. Все, что я могу, – это слушать ее стоны, когда она умоляет меня двигаться сильнее, ее лицо искажается, пока мое предплечье входит и выходит из ее влагалища.

– Не останавливайся, – умоляет она.

– Мы никогда не остановимся, – шепчу я ей на ухо.

Когда она содрогается в оргазме, рука у меня уже болит, и я осторожно вытаскиваю ее.

Мы неподвижно лежим рядом. Она говорит мне:

– Я не уверена, что способна любить, но то, что я чувствую к тебе, настолько близко к этому, насколько это возможно, – И я чувствую, как она хватает меня за руку, а моя покрасневшая культя свисает с другой стороны.

Гиллман все ближе. Я видел, как он следит за той полицейской, Драммонд. Но Леннокс тоже недалеко. Конечно, ей я об этом не скажу. Он ей нравится. Она вроде как наш общий друг с этим детективом. Но мы с ними разберемся.

Со всеми.

Нет, мы еще далеко не закончили.

Извини, Рэймонд Леннокс. Ты далеко не худший из них. Но ты все равно один из них.

37

Он, конечно, не собирается принимать предложение Гиллмана и идти в "Ремонтную мастерскую". Он возвращается к квартире Леоноры, снова обнаруживая ее пустой, затем понимает, что находится как раз по соседству с тем мрачным пабом в Саутсайде. Тем не менее, ему кажется важным быть в это время рядом с его коллегами из отдела тяжких. И еще ему немного стыдно за то, что он желал смерти Гиллману.

Это уж слишком. Просто врезать ему хорошенько, и хватит. Кто у тебя еще есть, кроме них? Это же надо до такого докатиться.

Рэй Леннокс бредет по темному, негостеприимному городу. Пытается представить, каково было бы жить где-нибудь в другом месте. Эдинбург – его родина, но он думает о нем как о чужом, отсутствующем отце, который никогда по-настоящему его не любил. Которому на него наплевать. Он думает, что, наверное, все города такие. Но Эдинбург кажется ему печальным пьяницей, который на Рождество сидит в баре, мучительно исповедуясь к любви к детям, которых он никогда не увидит. Смелый только после двух граммов кокса в туалете, вещает о грандиозных планах, которые