Огни Хафельберга - Софья Валерьевна Ролдугина
После дождя запахи и краски стали ярче. Вчера синеватая сосновая хвоя и темно-зеленая еловая оказались пропыленными, выцветшими, как ворс затертого ковра, а сегодня цвета стали сочными, напитанными жизнью и хотелось пить и пить их глазами до бесконечности — пахло озоном, размятой травой, смолой кедров, щекочущей слегка искусственно, сырой низинной почвой, грибницей и мхом.
После визуального и альфакторного голодания в каменных туннелях, у Мартеля даже голова немного закружилась. Он немного отстал от напарника и нагнал его уже у относительно сухого взгорка, куда Шелтон усадил бледную ульрики. «Как вы себя чувствуете?» Шелтон спрашивал, не нуждаясь в ответе. Булавка в рукаве свитера уже была разомкнута и царапала чувствительное запястье, стимулируя пробуждение биокинетических способностей.
Мартель начал машинально расчесывать свою руку, хотя и понимал, что болевые ощущения фантом. «Меня тошнит». Губы Улерики стали сухими и белесыми, как после долгого недуга. «И затылок ломит, и еще ноги покалывает, как будто они онемели. Я не знаю, что…» «Дышите глубже.
Сейчас все должно пройти», — посоветовал Шилтон и незаметно вогнал булавку поглубже под кожу. «Просто дышите». По симптомам похоже на паническую атаку, но у вас ведь не беспричинный страх, да?
Причина есть, была, давно.
Шелтон осторожно положил руку Уллирики на лоб. — Закройте глаза. Мартелю было привычно до теплого, ёкающего чувства в сердце испытывать биокинетические способности напарника на себе, а вот видеть, как он лечит кого-то другого, странно и слегка нелепо. На первый взгляд Шелтон ничего и не делал, так, водил кончиками пальцев по лбу улерики, обрисовывая линию бровей, контур век, рта, больше похоже на ласку.
Но побелевшее лицо постепенно вновь расцветало красками жизни. Возвращался на скулы нежный румянец, темнели губы, дыхание выравнивалось, пусть и медленно. Это были уже несудорожные полувзхлипы-полухрипы, от которых у Марцеля кровь стыла в жилах. Когда Шелтон отстранился, Ульрики инстинктивно потянулась за ним, приподнялась, привалилась к боку, обхватила руками, прижала щекой к плечу, резко выдохнула.
И Шелтон тоже, от неожиданности и вторжения в личное пространство, а потом спросил тихо «Вам лучше?» «Ага», — Ульрики потерла щекой о его плечо и улыбнулась. «Да ты волшебник, Курт!» «Ну да, он волшебник, только злой», — встрял Марцель, подбираясь поближе.
Вид ульрики, обнимающий Шелтона со счастливой улыбкой на устах, почему-то раздражал неимоверно. «Может, наслать такое проклятие, что ни один врач не спасет. Если ты в порядке, то, может, будем собирать вещи и пойдем уже? А то Вальс всю местную полицию на уши поставит». Шелтон проследил за его взглядом и хмыкнул. — Шуанг, а ты ведь ревнуешь. — Что? — Марцель аж задохнулся от возмущения.
Чего тебя-то ревновать? Ульрике разом перестала улыбаться и уставилась на Марцеля с очень обиженным видом. — Вообще-то, дорогой друг, — серьезно произнес Шелтон, старательно глядя в сторону. — Я имел в виду Ульрике. — А-а-а, — запоздало сообразил Марцель. — А-а-а, — сделал он единственно правильный вывод. — Конечно, я ужасно ревную, Ульрике, вот просто лопаюсь от ревности.
И хорош ржать. — Идите, что ли, правда, вещи собирать, — махнула Ульрике рукой, отсмеявшись и, наконец, отлепилась от Шелтона.
А я еще тут поваляюсь. Что-то мне пока не совсем хорошо. Как вспомню ту пещеру, опять тошнит.
Это потому, что ваше физическое состояние тесно связано с эмоциональным, — объяснил Шелтон. Шеллтон поднялся на ноги и небрежно отряхнул иголки и землю с брючин. «Шванг, идем!» Прозвучало это подозрительно похоже на «шванг к ноге», но Марцель почти не обиделся. В кармане у него звенели загадочные металлические кругляши, чьё происхождение мог определить только Шеллтон. «Странные штуки, на монетки не похожи».
Задумавшись, Марцель пропустил момент, когда они вернулись в пещеру. Шеллтон сразу приступил к делу и начал заливать костёр водой из бутылки. Угли фыркали и шипели, зола взмывала душными облачками. Недоеденный бутерброд валялся на смятом флисовом одеяле в двух шагах от кострища. После свежего воздуха снаружи, гарь и пыльный запах пещеры чувствовались гораздо острее. — И как? Оно того стоило.
Что? Марсель на автомате сунулся в мысли напарника, наткнулся на глухую стену раздражения, аж зубы заныли, и пробкой выскочил обратно. Шелтон явно был не в духе. — Ну, там определенно что-то случилось, такие же оплавленные стены, как тут, может, даже сильнее, оттуда еще дырки расходятся в разные стороны, но я не полез, узко, запросто застрять можно.
Шелтон на секунду замер. — Хм, только из-за того, что можно застрять, а так бы полез? — Интересно же, — кивнул Марцель и сдул муравья с бутерброда. После исчитывания болезненных ощущений у лирики, аппетит начисто пропал, но простая логика подсказывала, что перекусить перед долгой обратной дорогой было бы разумно. «Всегда хотел спуститься в заброшенные туннели метро под Шельдорфом.
Говорят, там водятся двухметровые крысы, прикинь?» «О, да, двухметровые крысы как раз в сфере твоих интересов», — саркастично откликнулся Шелтон, вороша мокрой, остывшей углепалкой. — Значит, клаустрофобии у тебя нет, даже в зачаточной степени. — Какая клаустрофобия! — тут заржал уже Марцель, причем с полным правом.
Забыл, что ли? В Кернсберге я по трубам полтора километра прополз, а мучился только отсутствием туалетов, ну и когда пришлось за маренгой шпионить. Я тогда еле-еле поместился в сейф под столом, дышал через трубочку. «Все это прекрасно, Шванг». Не прекращая складывать одеяло и подсохшие за ночь свитера в рюкзак, Шелтон окинул напарника внимательным взглядом. «Но о поразительном бесстрашии, внушающем опасение в твоем психическом здоровье, мы поговорим позже.
Если у тебя самого нет клаустрофобии, то как ты мог не заметить ее проявление у Ульрики?» Кусок хлеба встал у Марцеля поперек горла. «В смысле, как? Ну, может, задумался. «Настолько, что пропустил даже такое яркое явление как паническая атака?», — скептически поинтересовался стратег. — Странно.
Обычно ты дергаешься, как припадочный, когда я начинаю болевую стимуляцию биокинеза, хотя к физиологическим проявлениям телепаты менее чувствительны, чем к психическим. — Твои способности вообще-то работали в пещере? — Да, — рявкнул Марцель, инстинктивно натягивая на себя флисовое одеяло. Желудок скрутило от скверного предчувствия. Происходившее в пещере вспоминалось плохо, урывками.
Вот он идет по узкому туннелю, задевая плечами стены, слушает Шелтона и Ульрике, ощупывает стену, влажность становится все больше, а потом… ну, не знаю, кажется, нет. Марцель очень медленно положил недосвернутое одеяло на пол и сел. Ноги отказывались служить, подло дрожали и подгибались.
Что такое, Шванг? — Голос Шелтона был совершенно спокойным, как океан в штиль. — Просто я тут подумал… — Марцель вспоминал ощущения, которые преследовало его в пещере, легкая дезориентация в пространстве, провалы в памяти, чувство нереальности. — Я тут подумал… Это было очень-очень похоже на то, то, что было, когда появлялись те сгорающие девушки.
Только девушку я внизу так и не увидел. Ульрики помешало. — А чёрт знает! Марсель сгорбился. При мысли о том, что один из сгорающих призраков стоял за плечом всё то время, пока телепат находился внизу, становилось зябко. — Там вообще место хреновое, странное какое-то. Я иногда начинаю думать, что мысли просто так не рассеиваются. «Закон сохранения энергии, понимаешь?
А человеческий разум — это такое море энергии!» Мартель нервно облизнул губы. Взгляд Шелтона, даже через плечо, под аккомпанемент суетливой возни с вещами, был слишком внимательным и цепким, чтобы сохранялось чувство комфорта. «И вот я думаю, куда пропадают мысли, желания и мечты после смерти? Растворяются просто так? Но ведь энергия взрыва или там тепло от костра не уходит в никуда.
Может, мысли впитываются в пространство, в землю там, в стены, если это дом, или в камни, как здесь. И моих способностей не хватает, чтобы расслышать эти остаточные мысли, но я что-то чувствую, как внизу в пещере, или тогда на мосту, когда я в первый раз увидел Увидел, произнести это оказалось сложнее, чем подумать.
Увидел Даниэлу Ройтер. То есть ты полагаешь, что эти твои «призраки» могут оказаться сгущенными мыслями? Шилтон перестал
