Огни Хафельберга - Софья Валерьевна Ролдугина
А потом Ульрики поднялась, легкая и светлая, и в три шага пересекла расстояние, отделяющее ее от стратега. — Курт! — окликнула она, присела перед ним на корточки и положила узкую ладонь ему на шею. — Я обещаю, что сейчас с Марцелем ничего не случится. — Ты что-то знаешь?
Да. — Но не скажешь? — Нет. И ты, Курт, уже догадался Почему? Шелтон обернулся к напарнику, а затем вдруг склонился к Уллирике, едва ли не прижимаясь губами к ее уху, и что-то еле слышно прошептал. В мыслях взметнулись холодные потоки, и Марцель различил только «Тебе нужен?». Уллирике механически перебирала волосы у Шелтона на затылке.
Тонкие пальцы, коротко остриженные ногти, плавные движения.
«Нам. Обещаешь, что…».
Пальцы замерли.
«Да. Да.»
Шелтон шумно вздохнул и отстранился. Взгляд у него неприятно застыл. Тогда пойдем вместе. Конечно, стратег был упрямее всех, кого Марцель когда-либо знал, но иногда ему приходилось уступать, как правило, законам физики. То, что идти вместе не получится, стало ясно, когда стенки туннеля сошлись так близко, что даже Марцель с трудом мог проскочить между ними. Ульрике, скинув куртку, еще могла кое-как протиснуться, но не Шелтон.
«Пойдёте дальше вдвоём?» Мартель нервно перебросил фонарик из правой руки в левую и сглотнул. Ага. Туннель шёл вниз под приличным наклоном. Оплавленная поверхность под ногами опасно проскальзывала. Из глубины пещеры веяло слабым ветерком, влажным, ледяным, слегка плесневым, похожим на дыхание умирающего. И от этого кожа у Мартеля становилась неприятно холодный и влажный, и его начинал бить озноб.
Солнце сюда уже не доходило, единственным источником света оставался фонарь.
А если батарейки вдруг сядут?
А если дальше проход сузится еще сильнее? В тон его мыслям поинтересовался Шелтон. Или ты поскользнешься и сломаешь ногу? Как будешь выбираться? — Не поскользнусь. — Я не понимаю, откуда такое упорство, Шванг? Сквозь одежду проступает угольная чернота, обнажаются медленно кости, цепочка с дешевым амулетом плавится, как сырная стружка в духовке, последними сгорают почему-то волосы, такие же ярко-рыжие, как пламя.
Мартель прерывисто вздохнул и крепко сжал фонарь. — И не поймешь. — Шелтон, я быстро, правда. Если задержусь, пнешь меня потом, а если сломаю себе ногу, бросишь подыхать. Договорились. Шелтон равнодушно отвернулся. Ульрики наблюдала за их диалогом молча, и глаза у нее красновато-блестели в темноте, как у птицы.
Марцель хмыкнул, подернул толстовку и гордо проследовал в сужающиеся устья пещеры. И только когда ступил за поворот, понял, что забрал единственный фонарь, и Шелтон остался в полной темноте. В полной темноте, под толщами и толщами скал. «Эй!» Марцель замер, и на него тут же налетела улья реки. Мягко, почти сразу остановившись.
«А тебе там, э-э, нормально? Одному?» Стратег ответил с задержкой, а голос у него звучал гулко. Эхо было виновато. «Разумеется. В отличие от тебя я не ребёнок, Шванг. Возвращайся скорее. И целым». Марцель стиснул зубы и осторожно, мелкими шажками двинулся по туннелю, стараясь действительно не навернуться на скользком камне. Теплые пальцы ульрики жестко впивались в локоть, словно она боялась потеряться.
Но поступь была уверенной, а в мыслях бушевало всепожирающее пламя. Жар, искры, треск камня и стон металла. Туннель постепенно становился уже. Разум, кажется, сосредоточился только на звуках и тактильных ощущениях. Свет от фонаря разливался будто бы в ином пространстве, за туманно-сумеречной пеленой. Марцель видел камень, но не мог осознать, что это камень.
Зато ладони осязали поверхность скалы. Холодная гладкость, плавные углы, водный конденсат точно испаренного больного. Каждая капля подтек, каждая выпуклость и впадинка, все смутно знакомое и понятное. Так маленький ребенок в бреду ощупывает лицо склонившейся над ним матери. Это и было, как во сне, или в невесомости, и чувство и реальности разрасталось в груди, как ядовитая плесень.
Мартель слышал свое дыхание и биение сердца, и сердце Ульрики тоже, и даже ток крови в ее венах. Он слышал тяжелое скрежетание камней, неизмеримой массой давящих на свод пещеры, слышал, как сухие кедровые корни слепо тыкаются в сухом и скудном почвенном слое, как шелестит песок, ссыпаясь от ветра в щели. Слышал, как размеренно дышит Шелтон. По вдоху натрия удара сердца пульс замедленный, ровный, уверенный.
А потом туннель вдруг резко нырнул вниз. Мартель вскрикнул, фонарь покатился куда-то в темноту, жесткая поверхность врезалась в спину, лопатки, локти, затылок. Несколько секунд слепого ужаса, и стало ясно, что падать, в общем-то, некуда.
Мы где?
В пещере. Напряженным голосом откликнулось у лирики. Звук шагов, металлическая дзен, фонарика, задевшего камень. И свет стал ярче.
Марцель, смотри, мы как будто в шатре.
А, по-моему, как в гробу. Она фыркнула. — Моя версия звучит оптимистичнее, не находишь? Марцель потряс головой и, наконец, сел, оглядываясь. Если эта часть пещеры и напоминала шатер, то завалившийся набок, испечренный мелкими и крупными складками, изгрызенный временем до дыр, в каждую из которых могла протиснуться крупная собака. Но при том, что структура скал была ломаной, поверхность даже на взгляд казалась очень гладкой. — Ульрике, здесь ведь то же самое, что было там, да? Оплавленный камень, то есть глина, то есть палевные породы…
Полево… Шпатные… Ну, черт, как это Шелтон запоминает? В общем, ты поняла?
Я тоже не знаю, как называется этот камень, и камень ли это вообще?
Призналась она и провела по скале раскрытой ладонью, собирая в горсть влагу.
Да мне и неинтересно, но оно такое же, как наверху. Тут большой наклон, нам придется постараться, чтобы выбраться.
— Да погоди ты с выбраться, — поморщился Марсель. Одна мысль о подъеме и сердитом Шелтоне вызывала приступ зубной боли. — Если мы пришли, надо сначала осмотреться. Я хочу понять, почему мне приснился тот сон. — Тогда осматривайся, — согласилась Ульрике, пихнула ему фонарь и растянулась на холодном камне, слепо глядя вверх. — А я отдохну.
Сначала Марсель бородил вдоль стен, но безрезультатно. Везде было одно и то же. Гладкий камень, кое-где стеклянные вкрапления, кое-где трещины, но опять-таки со сглаженными краями. Ни загадочных надписей, ни даже гари, хотя ладони от постоянных прикосновений к камню становились коричневыми. Просто грязь. А потом, в углу, под нависающей складкой скалы, что-то блеснуло.
Марцелью сперва показалось, что это очередное кварцевое окошко, только размером побольше, но, присев на корточке, он с удивлением обнаружил во впадинке на полу хаотичную россыпь металлических кругляшей. Один из них был побольше, сантиметра полтора в диаметре, остальные мелкие. Они как будто влипли в поверхность камня. Марцель достал нож и принялся аккуратно выцарапывать кругляши. Поддались они не сразу.
Каждой приходилось долго и упорно поддевать, скрести, выталкивать лезвием, как рычагом. Все выковырять так и не удалось, но те, что отскочили от скалы, Марцель рисовал по карманам. Затем обтер об себя грязные руки и выпрямился. Медленно, но неотвратимо наваливалось ощущение запредельной жути. — Эй, Ульрике, ты как? — Плохо, — послышала издавленная.
Увлеченный поисками, Марцель только сейчас заметил, что дыхание Ульрики сбилось и участилось.
«Я… Я несколько дней провела в маленьком ящике. Было страшно. Уже давно. Эй, эй, только не говори, что у тебя… Что-то типа клаустрофобия. Но я себя контролирую, правда».
Марцель присел рядом с ней. Посиневшие губы, дрожащие веки, тёмный ужас в груди. — Я вижу, как ты контролируешь. Пойдем. — Секундочку. Мартель встал на колени около подозрительного участка пещеры и, подсветив себе фонариком, тщательно вгляделся в оставшиеся металлические кругляши, в трещины и изломы, в странные блестящие участки, подозрительно скользкие на ощупь. — Главное запомнить, а Шелтон уже разберется, что к чему.
Давай живей. Ульрики едва стояла на ногах, и невин на девчачьих ноток в ее голосе поубавилось, сейчас он звучал хрипло, слегка постарушище. «Меня сейчас тошнит, только не на меня!» Раньше Марцеля не представлял, какой это адский труд — тащить полуобморочную девицу на полголовы выше себя по узкому туннелю, в котором и в одиночку-то едва пройдешь. Хорошо еще, что Ульрике сама передвигала ногами, пусть и с горем пополам.
Ей требовалось только опора, а уж плечо
