Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога. Книга 1 - Монах Симеон Афонский

– А в монастыре есть привязанности?

– И в монастыре можно привязаться к наградам и карьере, подобно мирским людям, да. Самая большая скорбь для тех, кто ищет спасения, видеть вокруг себя людей, обманутых миром, и понимать, как трудно им помочь. Обманутых и плененных миром, да… – отец Кирилл опустил голову, задумавшись.

– А чем можно помогать людям, отче?

– Словом и еще больше – молитвой. Мы в монастыре помогаем людям словом, а пустынники – молитвой. Поэтому ищи молитву, отец Симон…

В глубоком раздумье я вышел от отца Кирилла и отправился помолиться в Троицкий храм: «Слава Тебе, Боже, что Ты дал мне такого доброго и любвеобильного отца! – стоя у раки преподобного Сергия повторял я. – Прошу тебя, отче Сергие, дай ему долгие годы жизни и здравие, чтобы как можно больше прожить рядом с любимым старцем, подражать ему во всем благом, сколько есть сил и не превратиться в монаха, обманутого миром…»

Мне стало понятно, что, постигая тонкую суть душевного мира, ум начинает очищаться сам собой от собственной суетности и одержимости делами и планами. Между тем, хотя нагрузка от послушаний оставалась той же, в душе наступило некоторое успокоение от внутренней суеты и толчеи страстей и помыслов. Но тело мое начало все больше уставать и изнемогать. Здоровье уже не было таким крепким, как прежде, появилась одышка. Свободного времени днем почти не оставалось ни у меня, ни у моих друзей – эконома Пимена, преподавателя отца Анастасия и иеромонаха Прохора, который подорвал здоровье чрезмерным аскетизмом. Ради молитвы он уединялся на колокольне, где, будучи звонарем, заболел на сквозняках туберкулезом. Не всегда у нас появлялась возможность попасть на дневное правило к нашему батюшке. Поэтому в таких случаях мы продолжали собираться на молитву поздними вечерами в келье эконома. Но одного монашеского правила было недостаточно, чтобы утолить молитвенную жажду моей души. Кроме того, теперь и в келье я не находил покоя и уединения. Проблемы доставали меня даже тогда, когда я уставал от беготни и уходил в келью помолиться. Там меня быстро находили и рабочие, и монахи, желавшие обсудить различные вопросы.

Самой большой проблемой для меня оказалось найти место для уединенной молитвы. Нас троих, недавно рукоположенных иеродиаконов, поселили в одной келье. Мы разделили свои койки занавесками, испросив на это благословение у благочинного. Такое расположение коек давало некоторое уединение, но для молитвы являлось недостаточным. К иеродиаконам по вечерам приходили друзья-семинаристы, любившие поговорить о своих насущных делах, поэтому молиться в такое время было сложно. К тому же мои соседи по комнате предпочитали читать длинные каноны и молитвы вслух, что также несколько сбивало меня с молитвенного настроя.

В поисках уединенных мест я исследовал все Лаврские чердаки и подвалы, и сделал для себя большое открытие: насколько люди внешне часто совсем не такие, какие они есть сами по себе. Те монахи, которые мне виделись молитвенниками, оказались людьми, добросовестно несущими на себе повседневный быт монастыря и нашедшими себя в этой повседневной жизни и распорядке. Им было вполне достаточно богослужений, монашеского правила и своего послушания. Они уже стяжали неплохое душевное устроение и стали достойными уважаемыми монахами, но особого стремления к поискам Иисусовой молитвы не имели. Таких было большинство. Мало того, они иной раз останавливали меня где-нибудь в монастырском коридоре и, с искренним расположением дать добрый совет, говорили:

– Отец, что тебе все неймется? Для чего уединяешься? Зачем тебе молитва Иисусова? Что, тебе больше всех надо? Живи как все, и спасешься!

Некоторым монахам моя жизнь представлялась прямым карьеризмом и желанием приобрести расположение начальства, чтобы получить чины и награды:

– Отец, скажи прямо! Ты что, в епископы метишь? – спрашивали они с усмешкой, так как видели в монастыре подобные примеры. – У тебя, наверное, родной брат епископ, поэтому он и тянет тебя наверх, точно?

Все, задававшие подобные вопросы, считались хорошими исправными монахами, на которых держался монастырь. Но жажда найти свой путь в монашеской жизни продолжала гореть в моем сердце. В монастыре прошел слух, что пришло разрешение на отъезд группы монахов на Афон, в монастырь святого великомученика Пантелеймона. Это оказалось правдой. Уезжали семь или восемь человек и среди них – мой любимый келейник батюшки. Мы с отцом Пименом, воодушевившись, также настроились на Афон, вдохновленные духовными подвигами русских монахов на Святой Горе.

– Нет, вам не следует сейчас ехать на Афон, нет пока на это воли Божией… – охладил наш пыл старец. – Учитесь подвизаться здесь, в Лавре, остальное Бог устроит!

Мы переглянулись. Уныние отпечаталось на наших лицах.

– Не переживайте, – усмехнулся отец Кирилл. – У вас другой путь.

Я попытался было выпросить у батюшки благословение, на что он сказал:

– Послушай, отец Симон, одну притчу. Плавала однажды вдоль берега Афона лодка с паломниками. Смотрят, никого нет. Взялись кричать: «Эй, пустынники! Эй, монахи! Есть ли кто-нибудь?» Но везде было тихо. Да… Наконец, в одном месте им сверху отвечает слабый голос: «Не кричите зря, нету никого!» – «А что случилось?» – «Вот что случилось: плавали до вас вокруг Афона какие-то люди на лодках и кричали: „Эй, молитвенники! Эй, пустынники! Эй, монахи! Есть ли кто-нибудь?“ А те отвечали: „Есть! Есть!“