Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога. Книга 1 - Монах Симеон Афонский

на десятый план. Мой друг нес послушание эконома Троице-Сергиевой Лавры и вскоре его возвели в чин игумена. Пришло известие, что скончался Патриарх Пимен и Синод определил похоронить его в Лавре, в склепе под Успенским собором. Приготовление к погребению эконом поручил мне и было очень хлопотно: рабочие спешно готовили все, необходимое к погребению, сооружали гробницу, укладывали мраморные плиты, выставляли ограждения. Похороны прошли торжественно. Прибыли правительственные чиновники с волевыми суровыми лицами и холодным взглядом, бронированные автомашины и кортеж с покойным Патриархом. Сама церемония похорон оказалась не слишком долгой. Все выглядело сухо и официально. Так закончилась жизнь еще одного Патриарха советской эпохи.

Гости разъехались. Эконом поблагодарил меня и рабочих, мы вручили бригаде строителей премию за сверхурочные работы и сами немного отдохнули в кельях. Монастырь благословил мне на несколько дней съездить помолиться в Дивеево, о чем хотелось бы рассказать немного позже. Так как прежнего наместника, при котором я поступал в монастырь, возвели в епископы, то настоятелем Троице-Сергиевой Лавры стал его помощник, отец Феофан, исключительно одаренный умом, памятью и редким благородством души. Как человек, он вызывал у меня восхищение своими талантами, а как монах – глубокое уважение. Он сумел увидеть в отце Кирилле подлинную духовную личность, истинного Божиего человека, начал ходить к нему на исповедь и этим очень привлек к себе монашескую братию. Референтом у него стал тот самый улыбчивый парень из Университета Дружбы народов, с которым мы подружились во время уборки снега возле паломнической гостиницы.

Не знаю, как случилось, но ко мне стал приглядываться наш благочинный. Возможно, потому что мы вместе посещали чтение монашеского правила у отца Кирилла. Сам благочинный был обаятельным человеком – настоящий рязанский богатырь, наделенный к тому же проницательным умом и добродушным характером.

– Вот что, отец, готовься к рукоположению! – объявил он неожиданно. – В ближайшее воскресенье приезжает Владыка и рукоположит тебя в иеродиакона!

– Благословите, отче! – ответил я, помня, что отказываться монаху не принято, но после услышанного поспешил к батюшке, сильно обезпокоенный.

– Не волнуйся, пора послужить Богу иеродиаконом. Нужно рукополагаться – это воля Божия! – наставил меня старец.

Совет и благословение духовника успокоили мое взволнованное состояние, а слова друга рассеяли страхи:

– Скажу тебе прямо, – доверительно сказал отец Пимен, – самое лучшее дело для монаха – это быть иеродиаконом: участвуешь в литургиях, причащаешься, всегда в благодати, а ответственности, как у иеромонаха, нет никакой!

Это был для меня убедительный довод и я успокоился.

Иподиаконы Владыки долго объясняли мне, что я должен делать во время рукоположения, но, видя, что я от волнения ничего не могу запомнить, сказали: «Ты делай то, что мы тебе будем говорить, и ни о чем не безпокойся!» Помню, мне пришлось стоять на амвоне с белым полотенцем, которое необходимо было подать Владыке, и с большим кувшином в руках, для возливания воды на его руки. Меня поставили на амвон, но второпях налили столько воды, что тяжелый кувшин начал убивать меня своей тяжестью: очень трудно было держать его на вытянутых руках, которые стали заметно дрожать. Я растерялся: окликать кого-нибудь из служащих было неловко, а в душе возник страх – смогу ли я удержать этот тяжелый кувшин с водой до того момента, когда его заберут помощники епископа? Вдруг я заметил крошечный выступ на иконостасе перед собой. Тихонько придвинувшись к нему, поставил на спасительный выступ краешек кувшина и только тогда перевел дух.

Наконец, два иподиакона торжественно ввели меня внутрь алтаря. Помню, как водили вокруг престола и облачали в одежды иеродиакона. Владыка возложил мне на голову руки, прочитал молитвы и я впервые причастился из рук архиерея вместе с другими служащими иеродиаконами. Затем я дрожащим голосом произнес заключительную ектинию литургии и служба закончилась. Все священники искренно поздравили новичка, но некоторым из монахов не понравилось мое быстрое рукоположение в иеродиаконы. Впрочем, это быстро забылось, перекрытое в душе новыми благодатными переживаниями от служения в литургиях.

Благочинный, заметив, что я с большим благоговением отношусь к отцу Кириллу, стал постоянно записывать меня на все праздничные богослужения, на которых служил батюшка. За это я был ему очень благодарен, но из-за того, что он к тому же записывал меня, нерасторопного и незнающего тонкостей службы, на литургии с наместником, зорким и проницательным человеком, сильно переживал. Вскоре для меня открылся повод по достоинству оценить благородство характера нового настоятеля монастыря. В Лавру приехал митрополит Американской Православной Церкви и я с ужасом убедился, что поставлен служить на совместную литургию.

Делать нечего, нужно было служить. Лаврский архидиакон, благоволивший ко мне, большой почитатель отца Софрония, беседы которого он давал мне слушать в записи на пленках, пожалел меня и оставил мне всего две малые ектении. В мои обязанности входило каждение вместе с другим иеродиаконом при множестве служащих священников в присутствии митрополита и наместника, а также помощь в службе при неизбежной на таких богослужениях толчее, что давалось с большим напряжением, потому что очень не хотелось ошибиться. Во время каждения случилось так, что, кадя пред престолом, от волнения я ударил кадилом об его угол. Раздался грохот. Пылающие угли высыпались на ковер, от которого повалил удушливый дым. Расторопный пономарь, мой друг отец Игнатий, ловко убрал рассыпавшиеся угли на совок и погасил тлеющий ковер. Инцидент быстро закончился. Когда я решился поднять голову, весь красный от смущения, то встретил изучающий и сочувствующий взгляд американского митрополита. Лицо наместника оставалось безстрастным.

Я трепетал смотреть на архимандрита, не зная его реакции на мою неловкость, хорошо помня непреклонную строгость и