Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога. Книга 1 - Монах Симеон Афонский

– Выпей за послушание!

В глазах его мелькали искорки доброго смеха. Ради его доброты, я выпивал глоток коньяка и снова уходил в дождь и в снег на объекты. Но грел меня в непогоду не этот коньяк, а тепло любвеобильного сердца, оставшееся в моей памяти. Кстати, пожатие его руки было таким крепким, что даже благочинный, человек недюжинной силы, рязанский богатырь, морщился от боли: «Хватит, отец, руку раздавишь!» – и все стоявшие вокруг улыбались, радуясь тому, что еще не перевелись богатыри на русской земле.

Еще меня расположил к себе один удивительный архимандрит. Это был старый монах, отец Вениамин, грузный, с одышкой, на протяжении многих лет заведовавший монастырским продовольственным складом. Первая встреча с ним навсегда врезалась мне в память. Когда мы, послушники, расчищали снег возле гаража, он вышел из своего склада и подошел ко мне:

– Благослови, отче!

– Батюшка, это я должен просить у вас благословение!

– Аты тоже меня благослови! У меня к тебе просьба: почисти дорожку от гаража к складу!

– Понятно, батюшка, благословите!

И я взялся раскидывать снег, который большим сугробом, упавшим с крыши, перекрыл дорогу к складу.

«Если здесь такие смиренные архимандриты, то какими же смиренными должны быть наместники и епископы?» – думал я, старательно трудясь над расчисткой дорожки. Этот добрый архимандрит очень меня выручил, когда узнал, что от постоянного питания мороженым хеком, которым кормили нас в монастыре, у меня в ногах начались болезненные судороги. Кажется, кто-то из послушников рассказал ему об этом. Однажды зимой он позвал меня внутрь склада, подвел к полкам, на которых стояли банки с консервированными овощами, и сказал:

– Выбирай!

– Отец Вениамин, мне нельзя со склада питаться! – запротестовал я.

– А я сказал: выбирай! Это мое благословение! – непреклонным голосом ответил мой благодетель.

Я взял несколько банок стручковой фасоли.

– Бери еще!

– Мне хватит, отче!

– Тогда, как фасоль закончится, снова приходи…

Вот эта стручковая фасоль и хлеб стали надолго моим подспорьем в борьбе с судорогами ног.

Иногда, в холодные дни, он подзывал меня:

– Заходи, погрейся!

В своей каморке он наливал мне горячего чая, придвигал карамельные конфеты, «постные», как их тогда называли, и пока я пил чай, отец Вениамин поучал слабым задыхающимся от астмы голосом:

– Бойся мира, Федор, больше всего бойся мира!

– Как понимать «бойся мира», батюшка?

– А вот послушай: одна молодая рыбешка говорит как-то старой рыбе: «В нашу речку сверху кто-то червячков опускает, таких красивых! Думаю, можно схватить одного и уплыть!» – «Даже не думай! – отвечает ей старая рыба. – Я ведь почему цела осталась?

А потому, что те, кто схватил наживку, все пропали… Под каждым красивым червячком всегда есть крючок, который очень больно кусается! Каждый червячок – это крючок, а каждый крючок – это гибель…» Все мирские удовольствия – те же крючки для души, послушниче! Вот что значит «бояться мира»… Такие-то дела.

Бывало он поучал меня, увидев на послушаниях рядом со складом:

– Иди сюда, послушниче. Видишь вон там как рабочие спорят? Ты никогда не спорь! Однажды я прикорнул как-то после службы в своей каморке. Слышу, словно бесы на стропилах шепчутся: «Ты что вчера обо мне сказал?» – а другой отвечает: «А ты что сам про меня говорил?» – тот снова как бы наскакивает на другого: «Ты что, не помнишь, что сказал?» – «А ты сам забыл, что говорил?» – «Нет, это ты забыл!» – и давай спорить! Тут я и понял, что это они нас, монахов, изображают. С тех пор, как увижу спорящих монахов, они мне сильно тех двух бесов напоминают.

Другой отец, архимандрит Аристоклий, который на все годы монастырской жизни определил мое отношение к имуществу Лавры, как-то утром, на заре, после братского молебна, подозвал меня к себе, стоя возле монастырского корпуса:

– Федор Федорович, видишь, ночное освещение горит?

– Вижу, отче.

– Каждый раз осматривай по утрам все корпуса и, если заметишь невыключенное освещение, всегда выключай его!

– Но это не мое послушание, отец Аристоклий!

– Вам после нас за Лаврой досматривать придется, и это твое главное