Алексей Иванов - Ненастье

— И в чём суть реформы? — вникал Володя Канунников.

Герман очень уважал Володю. Подтянутый, спокойный и правильный, Володя заканчивал политех и воспитывал двоих сыновей. Пускай работа по профессии ему не светила, он не скатывался к раздолбайству и быдлячеству, как скатывались почти все остальные парни, и не только «афганцы».

— Я не в курсе, Вовка, в чём суть. Вокруг Егорыча вообще как‑то мутно стало. Может, ты чего слыхал, Немец? Ты же в «Юбиле», как и раньше.

— Я только водитель. А у Быченко на всё военная тайна.

— Долгие годы желаем прожить, верно любить и любимыми быть! — орала новый тост Петухова, и все гости лезли друг к другу чокаться.

— Военная тайна — потому что война будет, — заявил Мопед. — Отвечаю.

— Какая война? Кто тебе сказал? Каиржан?

Мопед шестерил при Гайдаржи, который был членом Штаба и вообще приближённым человеком Егора Быченко. Мопед мог что‑то пронюхать.

— Без Лихолетова вся борзота в городе возбудилась, — Мопеда слушали внимательно, и его раздувало от важности. — Хачи наших торговцев начали бить, бобоновцы пару «комков» у нас на «земле» открыли, а спортсмены даже на Шпальный заходили, присматривались. Верняк война будет.

— Если война, то понятно, почему нас из Штаба убрали, — сказал Вася.

— И почему? — спросил Володя.

— Чтобы не мешали Быченке нужные решения принимать. Он всё же не царь, и в Штабе голосование. Но остались одни те, кто будет делить добычу.

Вася очень переживал, что он так вкладывался в «Коминтерне» в работу по социалке, а его попросту выгнали — без уважения и без благодарности.

— Вообще‑то у тебя свадьба, Неволин, — насмешливо и зло напомнила Марина. — Мог бы и потанцевать с женой, или всё на Петухову пялишься?

Герман выбрался из‑за стола вслед за Мариной; они вышли на танцпол, и Герман положил руки на крепкую, подвижную талию Марины.

— А вот пожелания мужу молодому! — подбежала и заорала Петухова, переворачивая листы в своей папке: — «Желаем, чтоб тебя жена в стриптиз пускала, а сама… э‑э… готовила и, всё убрав, тебя ждала в одних чулках!»

Герман вернулся за стол к Володе, Васе, Мопеду и делам «Коминтерна».

— Считай, каждый член Штаба должен иметь свою бригаду, — закурив, свысока вещал Мопед. — Ну, Завражный понятно, ему‑то бойцов не надо, потому что он там сёси‑боси трёт с начальниками в этом, в горисполкоме…

— Сейчас называется городской администрацией, — поправил Володя.

— А Каиржан набирает себе пехоту, у него Чича рулит. Билл Нескоров тоже набирает, у него там этот, Джуба, что ли… Про Дису Капитонова я тоже чё‑то слыхал. У самого Егорыча то ли Виталя Уклонский бригадир пехоты, то ли Витёк Басунов. Короче, мужики, всё пиздец серьёзно.

— Ничего хорошего не ожидаю, — мрачно сказал Володя Канунников.

— Наоборот, зёма ты, зёма! — широко улыбнулся Мопед. — Лихолет дела заморозил. Куда пацанам было двигаться? Только торговать или в конторах пухнуть. А мы же не бабы. Мы, блядь, армия! Будем себе фирмы отжимать! Чего раньше бобоновские или спортсмены крышевали, теперь мы возьмём.

Герман понял, с чьих слов поёт про пехоту глупый Гоша Мопед.

— Если это правда, я поставлю на голосование вопрос о командовании Быченко, — зло заявил Вася Колодкин. — Он из «Коминтерна» делает банду.

В Афгане Вася командовал ротой инженерно‑сапёрного батальона; в Сулеймановых горах, когда прорывали осаду города Хост, на перевале Нарай Васина рота попала под череду атак «бородатых»; Вася был ранен. «Грузом‑300» его вывезли из Хоста сначала в Герат, а потом в СССР, полгода держали в госпиталях, потом демобилизовали по инвалидности.

«Посмотри в глаза, я хочу сказать: я забуду тебя, я не буду рыдать!» — рыдала песня, и пьяные девицы, танцующие при светомузыке без кавалеров, визгливо и самозабвенно кричали, словно вспоминали что‑то личное:

— Я хочу узнать, на кого ты меня променял?!

«На кого ты меня променял?..» Герман тоже вспомнил, как через это кафе, через «Баграм», во время штурма «Юбиля» он пытался вывести Таню, а их тут сцапали собровцы, но потом отпустил майор Щебетовский…

Витрины кафе были украшены звёздами и снежинками, вырезанными из фольги, и буквами: «С Новым 1994 годом!». За витринами в декабрьской темноте, как сцена, белела заснеженная площадка, освещённая прожектором. Герман увидел, что на эту площадку заезжают чёрные блестящие джипы.

— Неправильно это, — заметил Володя. Он тоже смотрел в окно. — Нехорошо, когда члены Штаба один за другим покупают себе такие машины…

Герман был согласен. Серёга, например, вообще не имел никакой тачки.

Бычегор впёрся в кафе, будто медведь; он был в огромной распахнутой куртке‑аляске с косматым капюшоном. За командиром «Коминтерна» шли какие‑то парни, человек пять — семь; в мелькании светомузыки Немец узнал Джона Борисова, Басунова и Уклонского. Девицы радостно завопили. Егор грузно опустился на стул и локтем, не заметив, уронил со стола фужер.

— Какой приятный сюрприз, Егор! — улыбаясь, сказала Марина.

— Штрафную! Штрафную! — кричали девицы, усаживая новых гостей.

Егор тупо смотрел на Марину, всю такую пышную, в платье и фате.

— Женился, Мопед? — едва выговорил он. — Позра… дравляю…

— Да это не жена, а сестра моя, — засмеялся и засуетился Мопед, хватая бутылку. — У меня жена дома… Накатишь, Егорыч?

Герман вдруг понял, что Быченко вдребезги пьян. Или обдолбан.

— Мудак ты, Мопед, а жена у тебя красивая, — вяло сказал Быченко, вставил в рот сигарету и застыл, ссутулившись, в ожидании огонька.

Басунов поднёс Быченко зажигалку и с превосходством глянул на Германа. Он невзлюбил Немца с первой же встречи и ревновал к командиру «Коминтерна», но Лихолетову Немец, товарищ по Афгану, был куда ближе Басунова, а вот с Быченко — наоборот. Басунов был доволен тем, что Егорыч портит свадьбу Немцу, и тем, что бухой командир сам позорит себя.

— Васюта? — вскинулся Егорыч, увидев Колодкина.

— Это что за маппет‑шоу? — стараясь не встречаться глазами с Быченко, недовольно спросил Вася Колодкин у Виталия Уклонского, который подсел к компании. — Вы нахрен его сюда приволокли в таком виде?

— Разве его остановишь? — негромко ответил Уклонский. — Он сам рулил.

— Васюта, прости, брат! — прорычал Быченко. — Прости, так надо было!

Герман понял: Егор кается за то, что Колодкина выгнали из Штаба.

— Егорушка, а баиньки не пора тебе? — ласково спросила Марина.

— О! — обрадовался Егор, будто впервые заметил Марину. — Ты хто такая, храс‑савица? Иди к папе сюда! — Егор застучал ладонью по столешнице.

— Быченко, ты ко мне на свадьбу пришёл, — одёрнул Егора Немец.

— И че? — Быченко с трудом сфокусировал взгляд на Германе.

— Ведёшь себя как ублюдок, — прямо сказал Герман.

— Это я? — сквозь хмель удивился Быченко. — Это ты мне, сука?

По лицу Басунова было видно, что он надеется на драку.

— Егорыч, это мы, свои, это Немец, ты чего? — Уклонский, успокаивая, приобнял Быченко и похлопал его по груди. — Егорыч, ау!

— Ты же командир, — сказал Герман. — Лихолетов так себя не вёл.

— Напрасно ты о нём напомнил, — тихо заметил Уклонский.

Быченко рванулся к Герману, куртка‑аляска вывернулась оранжевой изнанкой наружу. Уклонский и Джон Борисов еле удержали Егорыча.

— Поедем домой, Егор, — твёрдо сказал Джон, загораживая собою Немца.

Парни окружили Быченко и повлекли на выход.

— Вот жизнь! — весело сказал Мопед вслед Бычегору и его товарищам. — Бухаешь, людям нервы портишь, на крутой тачиле гоняешь — и командир!

На свадьбе все тоже были изрядно пьяные, и ссора с Быченко быстро стёрлась из сознания, а настроение восстановилось.

— Выпьем за нас, девочки, за молодых и красивых! — снова с рюмкой в руке орала Петухова. — Пусть плачут те, кому мы не дали, и сдохнут те, кто у нас не просил! Выпьем за лося! Чтобы нам пилося, а мужикам моглося!

Всё‑таки свадьба удалась. Уже после полуночи Андрюха Воронцов на «трахоме» отвёз всех «на Сцепу», однако и во дворе компания ещё долго стояла на детской площадке среди ледяных горок и снеговиков: курили, допивали шампанское, смеялись, договаривались назавтра прийти в гости.

Герман и Марина поднимались на свой третий этаж пешком. В подъезде было темно и пусто. На лестничной площадке они остановились у почтовых ящиков; Герман с трудом попал маленьким ключиком в замочек.

— Ты отразил, что Гошка говорил про вашу войну? — спросила Марина. — Быченко будет новые фирмы под ваш «Коминтерн» переводить.

— Это рэкет, Марин, — ответил Герман. — Серёга всегда был против.

— Твой Серёга сидит. А другие люди будут подниматься. Неволин, я не хочу быть нищей. Тебе надо пойти к Быченко, чтобы он тебя взял.