Восточные сюжеты - Чингиз Гасан оглы Гусейнов

и соседке Мамиш обязан, где она, неужели так состарилась, что не узнать? позвала его однажды и бутерброд с колбасой протягивает, смотрит, проверяет, съест он колбасу или нет, она ведь свиная, а свинину есть ох какой великий грех, говорила бабушка, и в семье не ели. Мамиш смотрит на колбасу, розовая с белыми кружочками, и думает: есть или не есть? съест — и перевернется мир, стены рухнут, а не съест, подумает, что боюсь, но ведь они едят и ничего!.. «а ты попробуй, покажи, какой смелый». взял и стал есть. и ничего вокруг не случается, и даже вкусно, очень вкусно пахнет. пришел домой, думает, а вдруг запах от него. Дивы ведь это чувствуют, бабушка, конечно, не Див… нет, не учуяли, и стал он есть, и ничего с ним…

зато помогло в армии, земляки его не едят, а он ничего, и даже очень вкусно, а те мучаются, понимают, что глупо, но, как поднесут ко рту, бледнеют, вот-вот плохо станет, отворачиваются, чтоб другие не видели… «ах, какого человека убили!..» — сокрушается Расим. «он ваш, и частица ваша в нем!» — говорит Саттар.

а Хасай уже не вспомнит тот день, когда повел мальчиков, Гюльбалу и Мамиша, сфотографировать; и придумал — один курит, другой огонь подносит, спичку зажигает. в тот день у них на улице человека убили. «из одной они шайки», — слышит Мамиш. а Хасай объясняет им: «главное — не связываться с жуликами, хулиганами, бандитами… и прирезать могут, и в пропасть толкнуть, и веревку на шею»… а потом и фотограф: «бери, в рот папиросу!» — «не хочу!» — отказывается Гюльбала. «тогда ты бери!» — Мамишу, «я тоже не хочу!», но взял все-таки: он курит, а Гюльбала спичку ему подносит.

и Саттар рассказывает о Тукезбан. она, может, не помнит, но Мамиш запомнил, в сердце его жило: мать сильная и вдруг почему-то губы вздрагивают и слезы катятся. Мамиш в ужасе глядит, как мать плачет… а причина пустяк, что-то обидное сказала Хуснийэ, но что, спроси ее, не вспомнит, не ответит, а для Мамиша это на всю жизнь: мать плачет, хочет что-то сказать ему, но не может, слезы мешают, и текут, и текут слезы у Тукезбан, у его единственной, той, что вдохнула в Мамиша жизнь.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ и последняя — ЭПИЛОГ, похожий на ПРОЛОГ, то есть такое окончание, которое может сойти за начало. Мамиш спешит. «Надо, непременно надо!» Вдруг остановился, поднял голову и неотрывно смотрит на низко бегущие хмурые облака, гонимые северным ветром. Случайная крупная холодная капля обожгла висок, а тучи бегут и бегут. И впечатление такое, что угловой дом, похожий на старый, но все еще крепкий корабль, стремительно несется по вспыльчивому Каспию и отвисшие клочья туч цепляются за телевизионные антенны.

Мамиш спешит.

Не угонишься за ним.

Идет и идет.

Ветер сорвал с петель оконную раму, осколки стекла посыпались на улицу. Лето, а какой злой ветер!..

Запахло шашлыком. Шашлык и вправду ждать не любит. Он вкусен, когда только что снят с красноглазых углей, обжигает пальцы. Но запах этот обманчив: то ли барашек на вертеле, то ли осла клеймят.

1975

ПОВЕСТИ

НЕ НАЗВАЛСЯ

(Сугубо доверительное обращение Автора к Уважаемому Читателю  и с т о р и й, р а с с к а з а н н ы х  з е м л я к о м.

К Читателю Серьезному, в связи с неизбывной страстью Автора к условности, неостановимой тягой к «траги» и «коми», — просьба.

К Читателю Сердитому — слезная мольба.

К Читателю Сердобольному, в связи с абсолютно строгими намерениями Автора, — предупреждение.

Мой герой, с которым приключились рассказанные им истории, не назвал себя. Не потому, что не хотел, — какая разница: Ахмедом бы он назвался или Самедом, Исой или Мусой, Али или Вали?.. Не назвал потому, что не успел. Спешил. И то надо сделать, и это. И все — срочно. Крутит его жизнь, будто он — волчок. Катит его рок, будто он колесо какое. Носит его судьба, как горный поток щепку. Он встретится на поминках с гипнотизером и его женой (ах, какой невоздержанный!.. Он, видите ли, поклонник красоты!), потом на чужой свадьбе погуляет (ах, какой чуткий — другу помог заполучить восточное трио к западному квартету!), будут сюрпризы (ах, какой он везучий!), возвращения в прошлое, к которому он, увы, равнодушен.

И всегда некогда. Некогда назвать себя, некогда передохнуть, некогда, наконец, положить перед собой папаху и голову почесать, подумать хотя бы о горном потоке.

Если полоса неудач — отыскиваются виновные, к примеру, гипнотизер, если захлестывают удачи, то, естественно, благодаря собственным заслугам, личной стратегии и тактике.

Если туман — рассеется, если тучи — пронесутся, если что не так — потерпите до финала, когда я посажу моего героя в хвостовой отсек самолета, где не откинуться, ибо, как вы знаете, если летали, спинки кресел здесь укреплены намертво, встречу его на родной бакинской земле с теплым ветром, прогретым солнцем и пахнущим нефтью.

Я закрою занавес и выйду к вам, если даже не заслышу аплодисментов, и, клянусь аллахом и его двенадцатью апостолами-имамами, отвечу на любой ваш вопрос.

А в том, что «аллах» и «апостолы-имамы» набраны не с большой буквы, виноваты не машинистки, не редакторы, не наборщики, а я, грешный…)

1

Ах, что за девушка!..

Брови изогнуты, как лук, глаза черные, как ночь, носик, словно орешек индийский, кожа бела, как самаркандская бумага, груди круглые, как дыньки, так и выкатиться хотят из рубашки, кто взглянет — голову потеряет.