Океанский пляж - Анатолий Исаевич Милявский
В августе он провел в поселке целый день — получил первую за свою службу увольнительную.
Формулировка была обычной: за отличные показатели в боевой и политической подготовке. Увольнительную подписал начальник заставы, но Бойко сразу понял, что это дело рук старшины. «Забота о человеке», — улыбался, подшивая свежий подворотничок.
Когда ехал, прикидывал, как лучше провести день: погуляют вдоль берега, сходят в кино. Может быть, сегодня танцы в клубе?
Вышло по-другому. В этот день Надя познакомила его с отцом (мать ее умерла, когда она была еще девчонкой).
Отец, высокий, скуластый, с сильной проседью в негустых рыжеватых волосах, встал навстречу, стиснул руку Ивана своими крепкими, клещеватыми пальцами рыбака, сказал хрипловато и негромко:
— Со знакомством. Кличут меня Иваном Степановичем. Так что — тезки. Очень приятно.
Сели в большой светлой комнате за чисто выскобленным столом. Надя принесла из погреба запотевший глиняный жбан с квасом.
— Как служба? — спросил отец.
— Идет помаленьку.
— Привыкаете к нашим местам?
— Вроде привыкаю.
— У Вани сегодня увольнительная на целый день, — сказала Надя.
— Вот и хорошо, — отец, не торопясь, отпил квасу, поставил кружку. — Поедем с нами на рыбалку. А то, наверное, за это время и весла не держали?
Иван смешался: не ждал приглашения. Но Надя весело и открыто посмотрела на него, и он кивнул головой.
— Точно, не держал, — подтвердил, улыбаясь.
Поехали вчетвером — напросился еще сосед-рыбак. Баркас был старенький, но ходкий. Бойко греб, радостно ощущая, как привычные движения разогревают мышцы, как что-то задорное закипает в душе.
…Черная усатая голова вынырнула в нескольких метрах, посмотрела, фыркнула и снова скрылась. Иван от неожиданности чуть не уронил весла.
— Нерпуша, — засмеялась Надя. — Плыви, не обидим.
Лопасти весел, словно лемехи, отваливали голубоватые пласты воды. Здесь, подальше от берега, океан был спокойный. Глубоко просвечивала зеленовато-стеклянная ширь. Свернули к скале у выхода из бухты. Освещенные солнцем, виднелись поплавки неводов. Надин сосед, кряжистый рыбак в оранжевой клеенчатой куртке, вытащил из-под скамейки деревянную колотушку.
…Потом на берегу развели костерок, готовили уху. Надя, повязавшись платком, ловко чистила рыбу. Была она какая-то домашняя и потому казалась особенно близкой. Прядь черных волос свесилась на раскрасневшееся лицо. Убирая их ладонью, она встретилась глазами с Бойко. «Будет моей женой», — вдруг решил он и сам испугался этой уверенной мысли. Покраснел, словно кто-то мог его подслушать. Отошел в сторону, стал рубить топориком сучья. Выпрямился, пережидая гулкие удары сердца… «Вот оно, значит, — подумал, облизывая губы. — Значит, так».
Закрыл глаза и сразу показалось, что он дома, на Волге. Те же звуки раздавались вокруг — плеск воды, сухое потрескивание сучьев в костре, пахло мокрой травой, дымком, рыбой.
— А ну, давай, солдат, — сосед тронул его за плечо, — попробуй наше хлёбово.
…Бойко вернулся на заставу поздно вечером. Несколько свободных от наряда ребят курили в темноте на пятачке. Прожектор высвечивал дальние скалы, кидал голубой дымящийся луч далеко в океан.
Кто-то тихонько рассказывал. Бойко узнал скрипучий голос Долгунца. Тот до заставы служил на материке, любил «травить» всякие замысловатые истории.
— …возвращаюсь, значит, из увольнения, — говорил Долгунец, — иду полем. Темнеет. До части еще километров шесть. Поле ровное, как доска. Иду и слышу, вроде кто-то дышит за спиной. Оборачиваюсь — волк!
— Ну!
— Вот тебе и ну. Вот как до тебя. Стоит и смотрит. Здоровый такой, с теленка. Я тоже стал. Оружия у меня — никакого. Даже камня нет…
— Попал в переделку, — выдыхает кто-то.
— Решил идти. Двинулся, а он за мной. Остановился, и он стоит. Только пошел, он опять за мной следом. — Долгунец делает волнующую паузу.
— А, может, он тоже из вашей части был? — насмешливый голос старшины.
Хохот вспыхивает, как костер под ветром. Бойко тоже улыбается. Тихонько проходит в казарму. Дежурный, увидя его, деланно свистит.
— Долгонько, однако.
— Ладно, не твоя печаль…
— Что-то ты худой стал, Ваня…
— Кончай!
— Со свежими силами в четыре ноль-ноль заступаете на пост номер два. Старшина подписал.
— Ясно.
Бойко ложится на койку, закидывает руки за голову, закрывает глаза. В темноте перед ним возникает лицо Нади, плывет, пропадает, снова появляется.
* * *
Незаметно истаяло короткое лето. Забагровели леса на сопках. Потемнел, взъерошил мягкие складки океан. После частых дождей установились тихие, солнечные дни. Бойко знал: последние перед осенними штормами.
После рыбалки он еще несколько раз урывками виделся с Надей, но главного между ними так и не было сказано. Чувствовал, что и она охотно бывает с ним, иногда замечал ее ответные робко-улыбчивые взгляды, говорил себе: «Сейчас спрошу». И не решался.
Боялся. Боялся отказа.
Она стала для него так дорога, что он страшился, что может произойти это: она наклонит голову, отвернется и скажет негромко: «Нет, Ваня». Или еще как-нибудь. И все кончится. И нельзя будет ничего поправить. И он тянул.
Когда однажды он крепко обнял ее за плечи, она мягко, но решительно освободилась из его рук. Ивану показалось, что его обдали кипятком. С минуту он стоял, ничего не соображая. Потом заговорил хрипло о чем-то постороннем, не зная, куда деть сразу потяжелевшие руки.
Он часами думал об этом. Похудел, почернел. Стал раздражительным и резким. Чуть не заехал в зубы добродушному Сысоеву, когда тот намекнул, что некоторые военные зачастили в поселок…
Только старшина, кажется, понимал его.
Иногда Бойко ловил на себе его внимательный сочувственный взгляд: «Ничего, браток. Перемелется, мука будет». Но Бойко не решался поговорить даже с ним — слишком живым и болючим было то, что он чувствовал.
…Сегодня они с Надей пошли погулять в сторону мыска через сопки. Она ушла прямо с завода, только сняла тяжелый клеенчатый фартук. Смена ее кончалась через час, но подруги и на этот раз выручили.
Когда здоровались, заметил, как слегка дрожит ее маленькая теплая рука с мозольками-пуговичками. Чувствовал, что она тоже ждет разговора. И опять боялся начать. Шли, перебрасываясь незначащими фразами.
Давно кончились последние дома поселка. Мыс выдавался в океан каменным уступом. Пришлось забираться выше, где змеилась тропинка между корявыми скрюченными соснами. Наверху гулял ветер. Надя туже затянула косынку. Смотрели с высоты на темно-синюю всхолмленную громаду океана *, чуть покачиваясь, шел траулер, крошечный, как жук на
