Улыбнись навсегда (сборник) - Юрий Иосифович Малецкий
Единственная моя, малая (кто такой — я?), но великая (в неземном основании своем) надежда моей веры: если человеку предписано быть честным и более много предписано не врать, — то неужели Тот, кто предписал, сам будет нечестен? Нет, слова моего Господа, какими бы ни были они, но они — непре-ложны; и слова преподобных его — честны и непреложны.
Телега двигалась и двигалась:
Отец с матерью умерли, когда ей было двенадцать, — в одно лето, в рубленом доме из трех комнат и передней, без сеток на окнах, в комнате, где вокруг керосиновой лампы вилась мошкара, а пол был вылощен босыми пятками, как старое серебро. Она была младшей из детей, оставшихся в живых. Мать умерла первой. Она сказала: «За папой ухаживай». Лина ухаживала. Однажды отец сказал: «Поедешь на Доунову лесопилку с Мак-Кинли. Собирайся, чтобы к его приезду была готова». И умер.
Я понял, что уже по-настоящему, как следует, без дураков, не то что схожу, а уже сошел с ума. До такой степени — чистая правда, клянусь, — что понимал всех и вся вокруг меня, включая врачей и медперсонал! До последнего пациента. И еще я понял: это плата за то, что я начал понимать непонятные прежде вещи.
18
Но ведь это значило и то, что, если я излечусь от бессонницы и всего, с нею связанного и ею питаемого, для меня опять наступит состояние безъязыкости, немоты и глухоты на чужой стороне. Как же я раньше жил здесь многие годы?
И, тем не менее, я хотел назад. Любой ценой — только подальше от смертельной бессонницы. Ее безобразный лик страшил меня.
Лишь один раз мне удалось победить ее — и там, откуда я не ждал помощи:
У католиков
На территории лечебницы стоял храм. По таким-то дням он принадлежал католикам, по таким-то евангелистам. Для меня это был безусловно храм и в то же время… — в то же время как бы… как выразить это… чувство?.. или — часть… скажу так — церкве-воззрения. Да, условлюсь сам с собой.
Дело в том, что, будучи крещен и воцерковлен во вполне взрослом, сознательном возрасте, я, по прямому внутреннему голосу еще более, нежели под влиянием прочитанных книг, пережитых с самого детства событий, и так далее — я по зову сердца выбрал православие; с тех пор много воды утекло, у меня были иногда продолжительные моменты сомнений, религиозного кризиса, иногда я ощущал себя в Церкви — не в храме, а в Церкви, в «греко-российской ортодоксальной Церкви восточного обряда» — словно бы хуторянином, что ли, да, на отшибе, и все же в главном — внутри церковной ограды как именно ограды.
Это значило, в частности, что у меня, при всем моем уважительном отношении к католикам, никогда не было желания сменить сам образ веры. В каком-то важном смысле я не отвергаю экуменизм, не только памятуя о великих заслугах католицизма, о том, что еще в 7 веке, в пору монофелитской ереси, св. Максим Исповедник, один из самых высокочтимых отцов, столп православной Церкви, писал о «Римской Церкви, которая от начала и поныне — старейшина всех Церквей, пребывающих под солнцем; у нее — превосходство над всеми, и, безусловно, исходит оно как от Соборов и от апостолов, так и от их главы — Петра. И потому ей дано право на получение нового понтификата, и она может никому не давать письменного отчета в чем бы то ни было и не рассылать синодальные послания, тогда как все другие должны это делать в соответствии со священным правом». Не забывая о прошлом, я имел перед глазами благой пример покаяния, которое от лица католической Церкви принес покойный папа Иоанн Павел 2-й — десять просьб о прощении — за еврейские погромы во времена крестовых походов и за более поздние вины. Я имел перед глазами «богословие после Аушвица» — решительный пересмотр католицизмом своих позиций во многих пунктах после войны и Холокоста. И еще… я многое мог бы привести, но, соседушка, я и так вас усыпил. Нет? Вы это честно? Кроме шуток и без дураков?
Рискну тогда продолжить — в несколько более бодрой тональности. Опуская много-многое, пожалуй, главное, что для меня всегда было привлекательным не только в церковной доктрине, кредо католицизма, — и то, что отваживает многих, это безупречная логичность, то, о чем говорит патер Браун, что католицизм не симпатизирует нападкам на разум. Обреченный устройством моего ментального аппарата на то, чтобы доискиваться смысла любого положения, обоснованности его, я то и дело — и не в последнюю очередь среди своих православных собратьев по вероисповеданию — натыкался на: «Не умничай! Веруй просто, как дети!» — и потому не всегда и не в определяющем смысле, но часто куда более комфортно чувствовал себя внутри католической мысли. «На злое будьте, как дети, — то есть будьте незлобивы, отходчивы, комментирует слова Господа ап. Павел, — а по уму будьте совершеннолетними». И меня это по-хорошему устраивало. Разумеется, такой взгляд на вещи может быть оспорен, и это сплошь и рядом происходит, но оспаривают ведь тоже при помощи разума. Если отрицать то, к чему мы же прибегаем как инструменту отрицания, — что выходит?
И почему никого не колышет, что, например, в великой, краеугольной книге восточной ортодоксии «Источник знания», включающей в себя раздел «Точное изложение православной веры» св. Иоанна Дамаскина, 8 века — в этой фундаментальной книге все безупречно логически систематизировано, то есть фундаментально, — никого не волнует, что тут-то и вся огромная разница, между обоснованной логичностью фундаментально-православного разума и, сказал бы я, православным фундаментализмом?
Словом, я не оспариваю вероисповедание католицизма как безусловно благодатную, преемственно апостольскую церковь; более того, кажется, всего лишь кажется, но кажется, что кажется довольно-таки серьезно, а не как когда крестятся, я вижу возможности согласования, сопряжения обоих учений — если смотреть на вещи беспристрастно, почти все догматические разногласия можно спокойно примирить как разницу в интерпретации, которую, если захотеть, можно согласовать; другое дело — если чего-то не захотеть, в случае, охарактеризованном в поговорке «не по хорошему мил, но по милу хорош»…
Почему же я остаюсь в православии? Потому что это — моя школа (пусть я плохой или совсем плохой ученик) духовной практики. Потому что это моя (пусть то и дело нарушаемая) духовная дисциплина, вот такая моя выучка у таких-то мастеров. Потому что я внутренне прилеплен к такому видению
