Все их деньги - Анна Теплицкая

– Ну что, *лядь, обосрались? – кричу я и приседаю, напрягаюсь, хочу вывернуть и левую руку, но это не удаётся.

Ещё несколько человек становятся сзади и толкают меня к проёму. Расстояние сокращается до пары метров, и я, наконец, сдаюсь:

– Стойте, суки, всему есть пределец! Чего надо-то? Я дам, сколько хотите. Ибрагим!

Голос кажется сиплым и чужим, и тут я ясно понимаю, что назад уже не повернуть. Что бы я ни сказал, отыграть навороченное здесь они не смогут. Я вдруг вспомнил, как отец водил меня смотреть на Марсово поле… Руки по-прежнему зафиксированы, я отпрыгиваю прямо в оконный проём. Дальнейшее было делом двух секунд: лысый братан от неожиданности ойкает и выпускает меня. Против всех законов физики проём трескается, пальцы соскальзывают, и я, хватая ртом воздух, лечу вниз.

Москва вообще город тяжёлый. Но Москва – это, прежде всего, люди.

Глава сорок пятая. 2024. Бульд

Похороны Михеича назначили на среду, на одиннадцать утра. Меня злила каждая мелочь, я непрерывно кричал на весь дом:

– Диля! Подойди сюда немедленно. Что за срань ты мне принесла. Эти солнечные очки уберите, принесите в чёрной оправе. Это не тот костюм. Где мои брюки? Вы же гоблины все! Какая мне разница, что они порвались?! Я спрашиваю одно, вы отвечаете другое. Вы долбанутые все?

Остальные замерли у стены, вжались в неё и не произносили ни единого слова. Это взбесило меня ещё больше: «Что за процессия собралась тут? Дел никаких? Не сметь стоять просто так».

Они, замешкавшись, метнулись в разные стороны, а я сердито сжал губы, глянул в зеркало над камином и увидел пожилого небритого мужика. Эта перемена произошла едва ли не за одну неделю, вот только что я был молодым человеком и тут же превратился в шестидесятилетнего незнакомца, хоронящего одного друга за другим. Я подошёл ближе, нахмурился и отчётливо увидел, как в лице проступили отцовские черты.

Через сорок минут я подъехал к дому Президента. Мы договорились, что поедем вместе, нужно было поговорить по дороге. Недавний разговор со Старым засел у меня в голове, гнусные подозрения в причастности Егора после смерти Михеича окончательно сформировались.

Я опустил стекло машины, ожидая его, и закурил, невидяще смотря вдаль. Президент вышел из дома с охраной, и, когда я увидел его, ссутулившегося, неуверенно направляющегося к машине, то сразу понял, что он ни при чём. Президент не имеет отношения ни к убийству Бёрна, ни к аресту Классика, ни, тем более, к страшному падению Михеича.

Я вышел, и мы похлопали друг друга по спине положенное число раз. Кутавшийся в тёмно-синее пальто с высоко поднятым воротом он неуверенно посмотрел на меня – впервые я заметил в его потухших глазах затравленность, словно он знал, что мы все подозреваем именно его.

Президент сел на заднее сидение рядом со мной, машина тронулась, и он тихо произнёс:

– Это конец, да, Аркаш? – он произнес это таким разбитым тоном, который ни разу не был ему свойственен.

– Чёрт его знает.

– Нам надо спасаться. Я не знаю на кого думать, на конкурентов, хакеров, одного из нас, – его голова безвольно опрокинулась на спинку кресла.

– Егор, мы…

– Я догадываюсь, что все вы думаете, что я причастен ко всему этому… но это не так, я бы никогда так не поступил.

– Я знаю.

Я не соврал, теперь я действительно понял это.

– Мы должны доверять друг другу. Не знаю, как, но теперь наша единственная сила в этом.

– Расскажи про завещание Бёрна. Где оно?

– Оно у нас. У меня, – поправился он. – Найденное заново не спрячешь. Я должен был сразу сказать, но был уверен, что действую в интересах Компании. Кто знал, что так обернётся.

– Михеич знал?

Президент кивнул.

– Дадаевских всех уничтожу, – сказал он.

– Я помогу.

И дальше мы молчали, погружённые в свои мысли.

Мы подъехали к Введенскому кладбищу к одиннадцати, но, говорят, уже в восемь тридцать с северного входа кучной группой подошли почти обычные мужчины, в которых только знающий человек мог опознать участников и лидеров знаменитой орехово-лосёвой ОПГ. Очень многие пришли попрощаться с Михеичем, и те, кто уважал его, и те, кто ненавидел. Для них это был конец эпохи. Я видел в толпе коммерсантов и политиков, бывших авторитетов и мелких деляг. Пришли его однокурсники, которых я не встречал с девяностых. Пришла Исанна Михайловна Раппопорт – наша учительница русского языка и литературы, она недолго преподавала у него в старших классах, а потом по наследству досталась нам. Пришёл ныне знаменитый московский поэт Воденников и даже художественный руководитель Мариинки, оказалось, что они сдружились, когда последний сбегал в самоволку из военной академии ракетных войск.

Со многими я здоровался, некоторым не пожал бы руку ни при каких обстоятельствах, но, казалось, панихида объединила и в некотором смысле уравняла всех нас.

Приехал даже министр финансов, он стоял поодаль в окружении чиновников, компанию ему составил заместитель, его я уже видел. Как только подумал, что надо подойти к ним поздороваться, обзор заслонила Рудольфовна. Она подошла к жене Бёрна, одетой в чёрный бархатный костюм, и подняла вуаль с лица, тогда до меня донеслись обрывки их разговора:

– Ты так хорошо выглядишь! Совсем на себя не похожа!

– Спасибо, дорогая, знаешь, как поднять настроение в паршивый день.

– Знаю, я редкая остроумица, – Рудольфовна хрипло хихикнула. – У тебя прелестный костюм.

– Да уж, купила его для званого вечера проекта «Про джуэли» или как-то там, но удачно вышло, что он пригодился и для поминок.

Жёны олигархов – злобные старухи из сказки про рыбу. С возрастом у них меняется фигура, причёска и черты лица, редко, но бывает, меняется даже характер, но только не риторика. Разбирать дальше, о чем они говорят, не хотелось.

Рядом со мной курил создатель частного музея современного искусства, я пересекался с ним пару