Фантом Я - Ольга Устинова
* * *
Ты сидишь в своих комнатах одна, перебирая струны арфы. Ты отсутствующе смотришь на море, худенькая девочка, иссохшая от боли. Боль высосала из тебя жизнь. Чем могу я помочь тебе? Ты ко мне холоднее камня. Острее чем резец ранит меня холод твой. Тверже мрамора сердце твое для Пигмалиона. Недоступнее самой жесткой породы. Ужасна казнь, которую ты для меня создала. Казнь твоей нелюбовью.
Бездумно фиксируешь ты свой взгляд на море, на бриллиантовые гребешки волн за колоннадой виллы. Арфа повисла в упавшей руке. Тоска мучает моего ребенка. Море вызывает у нее страх и память о преследовании. Я спросил робко: «О чем ты?»
Она сказала тихо:
— Он сыпал рубины мне на грудь и они бледнели перед его пурпурными засосами. Его жемчуг серел поутру на моей бескровной коже. Алмазы его не сверкали таким отчаянным блеском как в глазах моих слезы, и синяки мои соревновались в лиловости с его сапфиром. Кристаллы своих зубов он вонзал в мое тело в ярости страстей. Хрустальные потоки моих рыданий давали ему вдохновение.
Я разбил арфу об пол и вышел.
* * *
Я ворвался в холодную мастерскую и пал на колени перед статуей моей богини Венеры.
— Прости, прости меня, великолепная краса мира сего. Освободи от казни. Прости несчастного Пигмалиона. У ног твоих клянусь я благодатью красоты твоей, что никогда не посягну причинить боль жизни, которую вдохнула ты в мрамор и слоновую кость моего творения.
Я оступился, пытаясь отвернуться и не расплакаться. И хрустнул под ногами кусок камня. Я взял его в руки, наклонившись к ледяному полу и обмер. Улыбающиеся насмешливо губы разбитой Галатеи — первой статуи моей любви, жены, ребенка, держал я в ладонях и взирал на них. Их торжествующую улыбку в ответ на мое раскаяние.
Слова ее, которые она сказала в момент своей смерти, снова звучали мне в уши: «Ты слепишь другую, мастер, но никогда в жизни ты не будешь счастлив, гений».
Эти слова отдались эхом от стен и ударили меня обратной волной. И повалили меня, полуобморочного, на пол в поту и ознобе. И снова отдались эхом насмешливого голоса и снова ударили в меня. И размножилось эхо, и все статуи каменной мастерской завопили разом приговор безумцу: «Никогда-никогда-никогда не будешь ты счастлив, о Пигмалион».
Я погрузился в небытие и очнулся, когда Порфирион, прибежавший на крик моего ужаса, вылил амфору воды на мой воспаленный мозг.
Больше я не входил в мастерскую. Я избегал этого страшного для меня места. Я не работал больше над статуями. Я переместился в маленький дворик позади виллы и создавал там мраморных дельфинов.
По утрам я выходил в море на лодке лохматого рыбака, пропившегося моряка Митрофия. Эти изящные пластичные создания играли вокруг нашей лодки, гонялись парами, танцевали в воде свой дельфиний танец радости, замысловато выкручиваясь, проскальзывая под брюхом и над спинами друг друга плавными дугами, адресуя нам звуки бодрости и веселья морского, утонченной беззаботности и обожания солнца и утра.
Мои мраморные дельфины раскупались быстро. Владельцы фонтанов в парках вилл приходили ко мне на задний дворик каждый день, цокая в одобрении языками. Я богател.
Они переговаривались в моем присутствии как будто меня вовсе даже и не было рядом:
— Создатель говорящих статуй теперь творит живых дельфинов. Хей, Пигмалион, так они убегут из наших садов обратно в море, как убежала Галатея.
Им было весело, остроумцам.
Уходя, они пихали в бок хмурого Порфириона:
— Хозяин рехнулся. Собственная статуя свела его с ума. Он боится тайн слоновой кости и предпочитает создавать безобидных мраморных дельфинов. Кудесник превратился в мраморщика.
— Эй, Пигмалион! Когда начнешь ты создавать надгробные плиты? Нам нужен хороший каменщик.
Так смеялись они надо мной. И Порфирион кусал в ярости бороду.
* * *
Вернулся в наш город пират Фаркас. Зубы его сверкали, как его брильянты, когда он в ярости ворвался ко мне в дом со своей бандой.
— Ты, создатель игрушечных рыб, — завопил Фаркас с порога моей виллы. — Верни мне Галатею, укравшую у меня мои драгоценности, или верни мне их стоимость, если ты, бедняк Пигмалион, заработал столько на своих дохлых дельфинах.
Он выкрикнул сумму, которая ошеломила меня. Нет, мои дельфины и близко не заработали для меня столько. Тяжел был путь домой для Галатеи, если ей пришлось раздать столь драгоценные камни. Или нагло врал Фаркас, навязывая мне непосильный долг.
Голос Галатеи прозвучал за моей спиной:
— Ты смеешься и издеваешься над нами, Фаркас, как ты смеялся и издевался надо мной на своем корабле. Ты вонзал свои зубы в мое тело, заставляя меня кричать от боли и утверждая для слышавших, что это — крики страсти. Ты гнал меня, обнаженную, на палубу, изображать из себя статую для носа корабля. Ты осквернял создание Пигмалиона и дочь Венеры. Ты демонстрировал пьяным матросам каждую линию моего тела, преподавая восторженным пиратам урок анатомии скульптуры. Ты учил своих убийц осквернению прекрасного.
Ты лгал мне о любви и страсти, добиваясь от меня новых радостей для своей похоти, и разглагольствовал на пьяных пирах о ненасытности пигмалионова творения.
На крохотном необитаемом острове ты сделал из черной окаменелой лавы свою анти-Галатею, и утверждал что это — я.
Ты устроил ряженое шествие вокруг своего похотливого чудовища. Ты потребовал от каждого из команды принесения даров к пьедесталу безобразия.
Великие боги, неистощима фантазия зла. Какой только мерзостью не украсили они твой шедевр уродства.
Ты задумал продать меня в рабство и навсегда похоронить в унижении светоносное чудо волшебника Пигмалиона.
Но богиня Венера явилась ко мне и научила как украсть у тебя драгоценности и бежать с корабля.
Создавай свои ядовитые статуи, Фаркас, черный скульптор, искатель прекрасного в безобразии, осквернитель священной гармонии.
Уходи из этого дома, приюта любимцев Венеры. Не здесь тебе место. В диких углах безлюдных островов воздвиг ты алтари безумия. Яд твоих творений разлагается в пустыне непризнания. Ветры разносят миазмы и топят их в пене гневных волн.
Покинь дом сей, незваный человек. Не место тебе в храме прекрасного, сколь ни ломись ты злобно через порог.
Меня трясло. Видение появилось в сознании. Я оказался в мастерской и двигался по ней с протянутыми руками к статуе Венеры. И вдруг хрустнул и распался под сандалией кусок мрамора. Я поднял его двумя руками и
