Концертмейстер - Максим Адольфович Замшев
Первое утро долгожданных каникул источало проникающие в комнаты через приоткрытые окна медленные запахи ленинградской сырости. Отец ушёл из дому очень рано, торопясь на международную конференцию, где, по его словам, планировалось участие нескольких очень известных специалистов по Пушкину из социалистических стран. Сквозь сон Арсений услышал, как папа сказал ему, что если он хочет с ним завтракать, то пусть просыпается, но перешедший вчера на четвёртый курс консерватории отпрыск замахал рукой, умоляя не будить его.
Сразу же после того, как сон нехотя покинул его, Арсений начал ждать звонка Лены. За эти десять потрясших его дней ни разу не случалось, чтобы она не позвонила. Он приучился к этому, ему не приходило в голову спрашивать её, куда девается в это время Михнов – скорее всего, уходит в консерваторию или ещё куда-нибудь, – и он почему-то не представлял себе, что возможно такое, что Семён Ростиславович останется на весь день дома.
Арсений заступил в некий волшебный двигающийся круг, где всё легко, всё называется Леной, где нет никаких преград, где спиртное не тяготит, а вдохновляет, где любой городской вид трогает до слёз, где все впечатления только потому ценны, что связаны с любимой женщиной, и нет ни сил, ни желания преодолеть эту томительно-прекрасную, растекающуюся, как прелюдии Дебюсси, центробежную тягу.
После их первой с Алёнушкой близости он пришёл домой ошарашенный, немного навеселе и сразу забрался под одеяло. Отец утром предупредил его, что будет поздно: приглашён на банкет по поводу защиты докторской – идти не очень хочется, но отказать нельзя. Арсений, не любивший, когда отец задерживался, тогда почти обрадовался этому. Такое счастье поселилось в нём. Необходимо побыть наедине с собой, чтобы попытаться это счастье пережить и подняться вровень с ним. Его постель казалась ему звериной норой, куда он заполз, чтобы набраться сил. Однако недавняя водка вздёргивала мысли, заставляла их прыгать, как на батуте, не давая возможности приземлиться на мягкое, ровное и спокойное. В один миг его кольнул нежданный ужас: вдруг употребление спиртного повлияет на его координацию и он потеряет виртуозность, которую наращивал много лет, за которую держался как за последнее спасение в профессии, как за то, что сохраняло надежду когда-нибудь всё изменить, исчерпать болезнь и выйти на сцену. Он в страхе вскочил, ринулся к инструменту, сыграл несколько виртуозных пассажей. Вроде бы всё в порядке. Всё как обычно. Руки – продолжение инструмента, инструмент – продолжение рук. Отпустило!
Одиннадцать утра. Когда же Лена позвонит? Наверное, скоро…
Арсений потянулся так сильно, что задел рукой о стенку. Впереди целое лето! И он проведёт его в городе, на улице Куйбышева, которая почти у самой Большой Невки поворачивает на улицу Чапаева.
Арсений не спеша, с удовольствием позавтракал оставленными отцом бутербродами с сыром и колбасой, попил чаю с сахаром. Петропавловский шпиль едва проступал сквозь серое марево неба. Чуть чётче проглядывались силуэты суетящихся вокруг него чаек.
Когда прошёл час, а звонка так и не последовало, Арсений немного насторожился. Что она медлит?
Он включил телевизор, но там шёл документальный фильм о том, как Кировский завод доблестно выполняет пятилетний план. Смотреть такое всерьёз невозможно. На других трёх программах показывали что-то подобное. В СССР тех лет мало кто смотрел телевизор днём в будни.
Арсений забрёл в комнату отца. Аккуратно застеленная постель умилила. Наволочка на подушке белее, чем стиральный порошок.
Постельное белье Храповицкие сдавали в прачечную – отец иногда просил Арсения помочь ему донести тюки, – а вот за чистотой их одежды Олег Александрович следил сам: рубашки, брюки, пиджаки, свитера – всё это содержалось в идеальном порядке, и те, кто наблюдал младшего и старшего Храповицких там, где они появлялись, вряд ли могли бы предположить, что в их доме отсутствует хозяйка.
Арсений не без досады подумал: жаль, что отец почти не втягивал его в домашние заботы после их переезда в Питер. Скоро Лена разведётся, они начнут совместную жизнь. Ему надо будет помогать ей по хозяйству. А он толком ничего не умеет. Надо подучиться, пока не поздно.
От этих мыслей в нём всё успокоилось, разгладилось. Сам того не сознавая, он сейчас впервые позволил себе представить их с Леной совместное будущее, и это оказалось пленительно.
А как воспримет развод Михнов? Ну, он же умный и тонкий человек. Поймёт, что дальше мучить не любящую его супругу бессмысленно.
На прикроватной тумбочке у отца лежала майская книжка «Нового мира». Арсений взял её, вернулся к себе в комнату, плюхнулся в длинное и по-советски не очень удобное кресло и принялся листать журнал. Повесть Соломона Смоляницкого «Майские дни» начал читать, но смысл ускользал, а слова обесцвечивались и разваливались на части.
Вдруг пронзило словно током: а как отнесётся отец ко всей этой истории? Ведь Лена бросает из-за него мужа. И его тоже оставила жена. Арсений отложил «Новый мир».
Нет. Папа всё поймёт. Это разные истории. Там действительно предательство. А здесь обстоятельства.
Часы тикали, стрелки ползли, а телефон молчал. Около двух часов дня ощетинившийся рычажками аппарат ожил, заверещал, Арсений бросился к нему, но вместо неподражаемого голоса любимой из трубки раздался незнакомый мужской голос, спросивший отца.
Несколько раз начинался дождь, наполняя квартиру шуршащей холодной свежестью, раздражая слух неритмичными унылыми стуками капель. Потом показалось недовольное солнце, осмотрело намокший, захлёбывающийся влагой город и быстро исчезло за непроницаемым серым покрывалом ненастья.
Ближе к шести вечера вернулся отец и расстроился из-за того, что Арсений не разогрел себе ничего на обед.
Они поели в полном молчании.
Потом слушали радиоспектакль «Операция „Трест“».
Папа ценил радиоспектакли.
В восемь вечера Арсения неожиданно одолела такая усталость, что он прилёг на свою постель поверх одеяла. Отец зашёл к нему и настороженно спросил, хорошо ли его сыночек себя чувствует… что-то очень он бледный.
Арсений пожаловался на тяжесть в голове и сказал, что, наверное, прогуляется, а потом заскочит к товарищу.
К товарищу он не собирался.
Просто их застывшая квартира, отец, бесконечный пасмурный день, затекающий в окна, сейчас совсем не подходили для того, чтобы переварить фатальное: уже девятый час,
