Правило 24 секунд - Юля Артеева
– А ты? – спрашиваю тихо.
– Паршиво.
– Наверное, я тоже.
Гордый тянет ко мне руку, но я перехватываю ее в воздухе и поворачиваю так, чтобы рассмотреть сбитые костяшки.
– Что это?
– Он такой неловкий, – ухмыляется Ефим, – когда злится, вечно координацию теряет.
Потерянно трясу головой:
– В смысле? Ты…
– Да, успокойся, Маш, – Фим падает на свою кровать, – твой придурочный парень все стены в подъезде оббил. Некий компромисс, да? Ни одно чужое лицо не пострадало.
Гордей поджимает губы, а потом цедит угрюмо:
– Хотя стоило бы.
– Но мы договорились. Гордый? Договорились?
– Да, блин! Да. Фимочка, – последнее докидывает ядовито, видимо, чтобы позлить брата.
Тот вытаскивает из-под головы подушку и швыряет в Гордея.
– Эй, тут бокалы! – кричит Алиса и отвешивает обоим подзатыльники.
– Рукоприкладство! Я сообщу в органы опеки!
– Не забудь им сообщить, что ты идиот.
Пока они втроем ругаются, я, как ни странно, улыбаюсь. Беру Гордого за руку и подлезаю под нее так, чтобы он меня обнял. Тут совсем не страшно. Если их семья смогла пережить такую трагедию, разве я не смогу справиться с парочкой тупорылых шуток? Особенно, когда рядом со мной лучший парень.
Глава 37
Гордей
Мы включаем самую тупую комедию, которую только смогли вспомнить, и следующие полтора часа просто умираем от шуток, которые Джип вкидывает без остановки. Алиса смеется до слез. То есть реально в какой-то момент плачет и задыхается от хохота. Знаю, что ей это нужно почти так же сильно, как и нам всем.
Фокин, которого только раззадоривает наша реакция, вообще не останавливается. Иногда я ревновал Машу за внимание к нему, но теперь знаю – это лучший человек, который мог оказаться с ней рядом.
Несмотря на то, что в спальне целых две кровати, с комфортом на одной из них располагается только Босс. Нам почему-то по приколу вповалку валяться на стареньком ковре с пушистым ворсом. Я облокачиваюсь спиной о свою кровать, а Маша лежит рядом, положив голову мне на бедро. Наши пальцы переплетены, и другой рукой я иногда перебираю ее волосы. У них такой красивый рыжий цвет, хоть в полумраке комнаты они и кажутся темными.
Иногда она поворачивается и смотрит на меня, словно проверяет что-то.
Я все это время веду страшную войну с самим собой. Так отчаянно давлю свои эмоции, что голова начинает болеть. Обещаю своей больной психике, что у нас еще будет время позагоняться, только не сейчас. Но жестокая ревность с каждой секундой разгорается все сильнее, почти чувствую, как языки пламени лижут грудную клетку изнутри.
Все внутри давно уже истлело, но огонь никак не унимается. Каждое слово из этого уродского стендапа у меня навсегда в голове отпечаталось. По крайней мере, так мне сейчас кажется.
Вот я глажу Машу по плечу, вижу, как покрывается мурашками ее нежная кожа. А вот вспоминаю о том, в какой отвратительной подаче Ковалев выложил на всю страну подробности ее личной жизни.
Мне больно за нее, но и самого жестоко разматывает, когда пытаюсь затормозить вереницу картинок, которые все вертятся в голове.
Конченый, этот Славик просто конченый. Поверить не могу, что его никто за это даже не накажет.
Но мы с Ефимом договорились, что я включу голову и буду паинькой. Пришлось пообещать брату, что пока трогать ублюдочного стендапера не буду. Но при необходимости скипнуть это обещание мне, конечно, никто не помешает.
Когда фильм заканчивается, Маша садится и собирает волосы в высокий пучок. Становится при этом такой утонченной и изящной, что я засматриваюсь.
– Что? – спрашивает она, повернув голову.
– Ты красивая, – отвечаю с улыбкой.
Гордеева смущается. Отводит глаза, но потом возвращается к моему лицу:
– Скажи честно, ты просто сумасшедший?
– Это многое бы объяснило, да?
– Уж по крайней мере то, что ты со мной связался.
Я смеюсь:
– У тебя парень под следствием, алло! Твою голову нам тоже следует проверить, Джинни.
– Вместе сходим к врачу? – она подается вперед, облокачиваясь руками о пол и замирает в паре сантиметров от моего лица.
Не двигаюсь, просто смотрю на нее. Втягиваю ее запах – уже знакомые мне отголоски нагретой на солнце кожи и морской соли.
Спрашиваю:
– Поцелуешь?
Пару секунд Маша ничего не делает. Мгновения, которые для нас все еще наполнены волнительным предвкушением. Потом легко касается моих губ своими. Нежная моя девочка.
Я отвечаю, но инициативу предоставляю ей. Гордеева целует ласково, игриво, очень искренне. Я в такие моменты гораздо лучше ее понимаю. У нее разгон от сладкой зефирки до дикой кошки иногда просто минимальный.
Оторвавшись друг от друга, понимаем, что в комнате одни. Крепко обнимаю Гордееву и говорю:
– Все такие деликатные.
– Ага, – по голосу слышу, что улыбается, – даже Босс.
И вдруг осознаю, что адское пламя в грудной клетке успокоилось. Тлеет тихонечко, но уже не доводит до исступленного бешенства.
О чем и сообщаю искренне:
– Когда ты рядом, все кажется проще. А когда целуешь, как будто забираешь все плохие мысли.
– Предлагаешь все время целоваться?
– М-м-м, Гордеева, – смеюсь, – мне очень нравится, какой ты стала.
Она отстраняется и серьезно смотрит мне в глаза. Глубоко вдыхает, как будто решается на что-то, и спрашивает:
– Ты не считаешь, что я… что мое поведение…
Прикладываю пальцы ей к губам, заставляя замолчать, и говорю, возможно, чуть резче, чем рассчитывал:
– Нет. Маш, перестань сама себя засаживать. Что за отношение к себе? Ты такая красивая, такая нежная, такая заботливая и чуткая! Почему одному выродку удалось вложить тебе в голову так много плохих мыслей?
Смотрит на меня с невыразимой мукой, а потом просто пожимает плечами.
Я убираю руку от ее губ и произношу мрачно:
– У меня вопросы только к его поведению.
– Мне вообще не нужно было с ним встречаться…
Чувствуя, как мою голову снова распирает изнутри от клубка неприязненных мыслей, я прошу:
– Давай пока не будем о нем говорить, хорошо?
– Прости… – шепчет она.
Звонко целую ее в скулу и поднимаюсь на ноги. Протягиваю Маше руку:
– Не извиняйся. Все в порядке. Пойдем, провожу тебя, а то исчерпаем весь лимит доверия твоих родителей.
–. . / -… – .– … .-.-
Когда выходим, оказывается, что Джип уже ушел, а Алиса с братом сидят на кухне, уткнувшись в свои телефоны. Пока я вызываю такси, сестра отводит Машу в сторону, о чем-то шепчется с ней, обнимает, потом они обе хихикают. Я в этом не сомневался, но все равно искренне рад,
